В естественных принципах русской национальной литературы написана последняя книга Саввы Ямщикова "Мой Псков". С достаточной степенью условности её можно отнести к жанру воспоминаний. Если приметы жанра ползут впереди содержания, это плохая литература. Явные мемуары, как и явная публицистика, заземлены пределами проблемы или земного проживания, и тогда их можно читать, а можно не читать. Это не причиняет ущерба, но и не обогащает. Достойное произведение невозможно запереть в пределы стилистических и смысловых особенностей конкретного жанра. Настоящая литература — явление серьёзное. Она либо есть, либо её нет.
"Мой Псков" — прежде всего литература, рождённая в органичном и взаимодополняющем сочетании разнообразных тем, сюжетов и явлений. Стиль Ямщикова — плотное, насыщенное упругой силой интеллекта и духа, изложение. Его темы, взгляды, мироощущение не могут существовать в плавающе- беспомощном мире компромиссов. Всё написанное — конкретно, потому что продумано, пережито, прочувствовано и осмыслено лично автором. Его философию, его взгляд на мир несложно определить, перечислив имена героев книги, его друзей. Среди них нет ни одной двусмысленной фигуры, никого из тех флюгерообразных и морально выхолощенных существ, упакованных в фантики от Версаче, которые замотались в ветрах перемен. Друзья Ямщикова жили и живут в пределах вечных, несокрушимых в вере, ценностей. Знаковое проявление сокровенного внутреннего содержания этих людей — в их невозмутимо-равнодушном, безэмоциональном отношении к любой власти. Оно не имеет ничего диссидентски-визгливого и международно-базарного.
Ямщикову, например, посчастливилось дружить с Львом Николаевичем Гумилёвым. Нужно ли было великому ученому искать расположения властей и признания общества? Безусловно нет. В главном — в том, что составляло смысл его жизни,— время Гумилёва измерялось не количеством прожитых лет, а гениальной, философской глубиной и сутью их содержания. Лев Николаевич пережил ГУЛАГ без потерь для мудрости сердца и ума. Исступлённое зло, ненависть и принуждение к унижению — это на уровне физиологии. Того, чем гениальный человек способен пренебречь во имя безукоризненной человечности. Некое подобие постоянства может придать власти лишь ее четко выраженное отношение к ценностям, которыми духовно окормляется народ. Авторитет власти — это грамотно выбранная ориентация в пространствах культуры.
Ямщиков пишет о тех, кто живет в благодатных пределах русской православной культуры. Это не пиаровская показуха политиков, любящих креститься в храмах, смиренно пуча в пол взгляд перед телевизионными камерами, для всенародного умильного пользования. Это — другое. Это крепкая внутренняя вера, которая определяет смысл и суть существования и перед которой все вторично. "Все прочие знания приносят человеку только временную пользу, Богопознание же полезно человеку не во времени только, но и в вечности". Поэтому Ямщиков дорожит прежде всего людьми, степень величия которых определяется не общественным признанием, не званиями и заслугами, а внутренней содержательностью и некоей стержневой сутью, опирающейся на незыблемую основу православной веры и любви к своей земле. Для него в равной степени дороги и близки стоматолог Александр Иванович Селиверстов и блистательный публицист Валентин Курбатов, врач Лев Николаевич Скрябин и один из лучших современных иконописцев отец Зинон, директор областной детской библиотеки Алла Алексеевна Михеева и великий русский кинорежиссёр Андрей Тарковский... На них "и держится духовная жизнь русской провинции". Это тот самый мир естественных и здоровых человеческих взаимоотношений, от которого многие отвыкли.