Взгляд Никитина на религию, необходимую народу для того, чтобы жить и побеждать, нельзя назвать устоявшимся. Он постоянно размышляет, что лучше: язычество, воспеваемое в "Троих из леса", огненный ислам, принятый за идеал в "Ярости", или нечто совершенно необычное — культ кровожадного бога Табитса, как в "Скифах". Но есть общее у всех религий, положительно характеризуемых Никитиным: фанатичная воинственность, когда перед тобой враги Родины — битва, а не переговоры.
И когда о вере заходит речь в "Скифах": "Надо создавать святыни, ибо народ без святынь — тупое стадо", то святыней Великой Скифии становится гигантский меч, вздымающийся к небу над Красной площадью,— сакральный символ борьбы и победы". Смысл книг Никитина сложнее, чем просто призыв к загнанному вглубь души патриотизму, это апелляция к комплексу характеристик иных, чем свойственные современному человеку черты. С одной стороны — необходимость первобытной чистоты чувств, для лучшего сопротивления прогнившей действительности, с другой — контроль над этими чувствами, которые, дай им волю, снова сделают человека только животным. Моя любимая серия книг Никитина "Трое из леса" рассказывает именно об этом возвышении человеческого духа над примитивным существованием, которое происходит под влиянием потребности отстоять добро и справедливость на земле и дарует героям бессмертие для того, чтобы из века в век они отстаивали свои идеалы. "Пусть реальность такова, какова она есть. Но потворствовать ей в этом аморально".
Метко и жестоко раскрывает Никитин истинную суть распространенных в современной риторике понятий:
"— Западничество …сводилось и сводится к одной идее… "сдаться Западу". Причем результат этой операции отнюдь не всегда мыслился как "присоединение к Западу". Если уж быть до конца последовательным, то основной идеей "западника" была не столько "кооптация в состав Запада", сколько подчинение "неправильной нации" нациям правильным…Добровольное помещение себя в железную клетку — и, в конце концов,..добровольное жертвоприношение, ритуальное самоубийство, этакое сеппуку — вспарывание себе живота с целью демонстрации чистоты намерений… сторонники подобного modus operandi мыслят себя в роли кайсяку, присматривающего за вспарывающей себе живот нацией".
"Демократы не обязательно желают России зла. Но они обязательно жаждут ее унижения. Демократ может быть не против богатой России. Но Россия как государство должна быть, по их мнению, жалкой, всеми презираемой, неагрессивно-безвредной, не страшной и не опасной ни для кого".
А рассуждения о современной скифам Думе, так легко (почему бы это?) ложатся на душу читателю: "— Это всё их штучки,.. масонские… Только масоны могли протащить такую диверсию!.. Сами гомосеки, вот гомосекство и протаскивают везде. Особенно в нашу твердыню. Ты прав, после этой дряни кто наш Кремль уважать будет?.. А вот погнать бы масонов!
— А как же их погнать? У тебя есть списки?
На вопрос этот, далеко не риторический, герой книги Никитина дает весьма конкретный и жесткий ответ. Прочитайте его в романе сами, но как вам такие рассуждения в книге, продающейся на каждом углу, доступной любому читателю?
Это не кисель из благолепных рассуждений о Святой Руси, не стихи в стиле "две березки, три рябинки", не растительные персонажи из книг некоторых писателей-патриотов. Они, эти писатели, даже если возмущаются действительностью, если и пишут что-то жестокое, то с оговорками, оправдыванием своих героев подробно описанной их тяжелой жизнью. А зачем оправдывать и объяснять? Читатель близкий по духу и так все поймет с полуслова, а на демократическую критику — плевать, ей патриот отвратителен уже тем, что он русский.
Еще не было произведения, в котором давался бы настолько необычный и в то же время вполне реализуемый способ возрождения нашей государственности: без мистического ожидания Апокалипсиса, без надежд на явление святого Георгия или сла- вянского Гитлера. Слабые надеются на высшие силы, "сильные сами двигают звезды".