Прополоскала млечною росой
И под подушкой семь ночей таила.
Потом вонзила в смоль своих волос
И по лугам бродила средь тумана.
И мне пригрезился жемчужный гость,
Легко жемчужная открылась тайна.
И я плыла в прозрачной пустоте,
Изгибами жемчужными белея…
Я пленница жемчужины, а те,
Что в черных волосах зовут, бледнея,
Вам будут сниться, словно вербный шелк,
Который позабыть никто не смог.
***
Вся в бронзе, словно вечна, осень.
Дожди занудны и слепы.
И на вокзале бабка просит
На пропитанье у толпы.
В мощах скамейки спит девица.
Сплошная серость, сырость, грязь.
Бомжей бессмысленные лица,
Ларек сгоревший, ветра власть.
Мое пальто, перчатки, шляпка —
Всё ветром низано насквозь.
Платформа тянется, что грядка,
Где вместо роз — плывет мороз.
Сажусь печально в электричку,
Повсюду ругань, толкотня.
Всё так тоскливо и привычно,
И всё несется на меня.
Моя вуаль над бровью тонко
Дрожит и пропускает свет.
— Эй ты, Крамского "незнакомка",
Чего глядишь? давай билет! —
Протягиваю — смотрят долго.
Я взгляд свой отвожу к окну.
Скользнуть бы соболем по ёлкам —
В леса, в святую белизну…
***
Уйду, босая, в темень голой рощи,
Чело косою черной обвяжу.
Мой певчий голос среди елок тощих
Архангелов рисует полуночных,
Но я уже судьбой не дорожу.
Я только жду прекрасного мгновенья,
Когда душа взлетит сквозной парчой!
А этих мраков злые завихренья
Лишь вызывают боль и сожаленья…
Я не вписалась в карнавал людской.
В осеннем омуте осоки стон
Сквозь песнь мою — до неба вознесен!
Я вся изрезалась о жизнь и сон.
***
Быстрей, быстрей — в сорочьи дали!
Чтоб там вздохнуть, чтоб там побыть.
Быстрей, быстрей — в овал эмали,
Чтоб там свой профиль наклонить.
Потом — на сцену, чтоб зардеться,
Прочесть свой стих и розу взять.
Быстрей, быстрей — в меха одеться
И в декадентский век слетать.
Вернуться в омут камышовый —
Коснуться лилий серебра.
Потом — светёлку на засовы,
И замереть: "Как жизнь быстра!"
Диана Кан ОБРЕЧЕННЫЕ НА СЛАВУ
***
Зачем я вновь бумагу мучаю?
Что слезы женские? Вода!
Ты не читал стихов "по случаю"
и не писал их никогда.
Ко съездам, датам, погребениям
не приурочивал стихов.
И то сказать — хватало рвения
на то у прочих дураков.
Мне, чахшей над словесным золотом,
да вдруг понять, что рифмы — ложь!
Пусть будут скомканы, растоптаны,
раз ты их больше не прочтешь...
...Терзая алый, как пожарище,
букет кровоточащих роз,
"Где Троекуровское кладбище?" —
задам прохожему вопрос.
Нахмурится: вопрос нешуточный.
И на сторону взгляд скосит.
Пожмет плечами — мол, нетутошний.
Вздохнет и — дальше побежит.
Среди блуждающих и сутолочных
бреду с поникшей головой...
Как много на Москве нетутошних!
А Кузнецов всегда был свой.