Погружаясь в свою "тихую лирику" Владимир Соколов как бы очищался сам и очищал свою поэзию от всего наносного и сиюминутного. И чем тише он звучал, тем глубже и сокровеннее становились его строчки. После Афанасия Фета, по-моему, он второй поэт такого редкого и определённого дара. Не случайна же его постоянная любовь к поэзии Фета. Может быть, только в фетовской сокровенной тиши и могли быть в советское время неким дальним прозрением, пророческим откровением опубликованы такие вызывающе смелые стихи, посвящённые памяти Афанасия Фета:
Ничего от той жизни,
Что бессмертной была,
Не осталось в отчизне,
Всё сгорело дотла…
всё в снегу, точно в пепле,
толпы зимних пальто.
Как исчезли мы в пекле,
И не видел никто.
Поразительно, что при этом чисто стилистически, поэтикой своей Владимир Соколов далёк от Фета. В его собственной поэзии несомненно господствует прежде всего влияние Блока — и ритмикой, и построением строки, далее по влиянию на его поэтику следует Борис Пастернак. Но темы для своих стихов Владимир Соколов брал совсем не блоковские и, тем более, не пастернаковские. "Тихая лирика" у него была его собственная. Если кому-то покажется, что привязкой к "тихой лирике" я сужаю дарование поэта, свожу его к одной определённой группе, я не буду упорствовать, предлагаю желающим заменить этот термин на какой-нибудь другой, семантически близкий. В самом обозначении "тихая лирика" заключена, на мой взгляд, целая поэтическая вселенная. Ведь кому-то и привязка к "лирике" покажется тенденциозной и ущемляющей права поэта. Так уж вышло, что под "тихой лирикой" стали подразумевать строго определенную группу поэтов со столь определённой поэтической и даже идеологической направленностью. А вы попробуйте взглянуть на этот термин вне групповых пристрастий — и увидите, как созвучен он строкам Владимира Соколова. Впрочем, свои стихи поэт всегда писал в удалении и от друзей, и от учителей.
…родина, это ты,
с маленькой нежной буквы,
там, где лишь три версты
до паутин и клюквы.
Ты бриллиант росы,
Вправленный в венчик тесный,
Тёмная тень грозы
Над желтизной окрестной.
Вот она — самая настоящая тихая лирика без кавычек и групповых пристрастий.
Звучат, гоня химеры
Пустого баловства,
Прозрачные размеры.
Обычные слова.
Разве приверженность к прозрачности, к простоте слов, к идентичности слов и самой жизни обозначает какую-то групповую идеологическую узость? Тогда уж вся классическая русская литература является некой тенденциозной группой, с которой надо бороться. Что и делают в наше время.
Уже с конца пЯтидесЯтых он становится, на мой взгляд, первым лирическим поэтом России, таковым и остаётся лет двадцать, не менее.
Он поэт неровный. Но такими же неровными были и Фет, и Некрасов, и любимый им Твардовский, и тем более — его старший друг Наровчатов. И всё же, если выбрать из его двадцати книжек лучшую лирику и издать отдельным небольшим томиком, этот томик перевесит многие кирпичи мировой классики. По крайней мере лирики такого уровня нет у нобелевского лауреата Иосифа Бродского. Нет ни у кого из нынешних молодых поэтов.
Все чернила вышли, вся бумага,
Все карандаши.
На краю бузинного оврага
Стой и не дыши.
Сквозь туман просвечивает зелень.
Клейкая пока.
Где-то здесь, среди её расселин,
Он наверняка.
Вот! Ни с чем, конечно, не сравнимый