***
В неоглядной земле я стою на краю,
И за ветром пшеничным пылится дорога.
Ни в горах, ни в морях, ни в аду, ни в раю
Не найти мне другого венца и порога.
И пока сеет солнце свой набожный свет
Сквозь гремучую пыль, застелившую небо
(В ней период распада три тысячи лет
И не меньше), — и пыль эта в меде и хлебе,
А в земле поднимается наверх вода
По корням, перебитым полуночным взрывом,
И беспечно, безбедно гудят провода
Над рекой, над судьбой, над тоской и обрывом —
Мне не страшно идти до конца, до креста.
Слышишь? Колокол будничный звякнул во мраке,
Засветилось звездою окно у моста,
И заплакал ребенок в промозглом бараке...
***
"Ты помнишь?" — я тихо спросила.
"Всё помню, — ответ прозвучал, —
Какая жестокая сила
Качала наш поздний причал —
Полберега, лодку, поляну,
Палатку в холодной росе.
Куда ни пойду и ни гляну —
Остались отметины все".
"Ты помнишь! Но где твоя радость
В исходе веселого дня,
Вчерашняя спелая сладость
Клубники у свежего пня,
Тень солнца над донной рекою,
Терновника жалящий цвет?"
Руками глаза я закрою —
Что было — того уже нет!
"Не плачь", — небеса просвистели,
"Смирись, — тихо выдохнул лес, —
Мы многого тоже хотели,
Но нет в этой жизни чудес".
Другая придет. И, сверкая
Крылами и гибкой спиной,
Пройду я, слезу утирая,
И ты зарыдаешь за мной!
***
"Я в жизни только раз сказал "люблю"..."
Ю. Кузнецов
Ты в жизни столько раз сказал "люблю",
Ты слово это вывесил средь поля.
Его трепали ветры, весны, воля!
Потом ты встретил милую свою.
Рассек, молниеносный, грудь ее,
Где сердце обезумело тугое,
Ударил гром и ты забыл — свое.
И солнце в небеса взошло другое.
Ты ад найти осмелился в раю,
Ты день прогнал обратно ночью пылкой!
И хочешь ты теперь сказать "люблю",
А губы сводит жалкою ухмылкой...
***
Перелесок, дорога, тишь,
Голубая Полынь-звезда.
И не знаешь — живешь? Летишь?
Или падаешь в никуда?
Нет ни времени, ни границ,
И лишь долго хранят небеса
То ли ангелов, то ли птиц
Осторожные голоса.
***
Лишь легкая лодка на вольной воде,
Да солнце и небо, да радостный случай —
Два дня и две ночи в счастливом стыде
Пред миром, где правит татарник колючий,
Где зыбкою строчкой колеблется дым
Над мазанкой сирой...
Я помню, как милость —
Нечаянно чайка крылом молодым
Коснулась души и, упав, преломилась
На тысячи звуков и брызг над водой.
И тут же, стремительно, в сини небесной
Возник перехватчик и мертвой звездой
Зловещие знаки расставил над бездной...
***
Качни мою лодку, степная река.
Я вижу и так сквозь закрытые веки,
Как с гулом и треском проходят века,
Монахи, поэты, бойцы, дровосеки —
Меж жизнью и смертью, любовью и злом,
В серебряном мареве мерно качаясь...
И белая рыба плывет под веслом,
Любить разучившись и выжить отчаясь.
Я ЖЕНЩИНА ТВОЯ
Возьми меня как птицу золотую,
Влетевшую в твой мир, и приголубь,
Я женщина твоя, и я тоскую
Без рук твоих и сумеречных губ.
Бунтую и сама себя караю,
Я пламя твое трогаю рукой —
Бесстрашно — и сама на нем сгораю,
Теряю все — печали и покой.
Глаза не закрывай, а я закрою —
Так стыден, так блаженен этот миг,
Когда за шуткой, ласкою, игрою
Мелькнет любви жестокосердый лик.
Сжигающий законы и одежды,
Пленяющий — да Бог ли ей судья?
И все твои сомненья и надежды
Качает моя белая ладья.
Я женщина твоя, и все отныне
Твоей зарей и тьмой освящено —
Твои эдемы, горы и пустыни,
Потерь печальных горькое вино...
ЮРИЮ БОНДАРЕВУ — 80! ОФИЦЕРСКИЙ ВЫЗОВ РУССКОГО КЛАССИКА
Юрий Васильевич Бондарев — пожалуй, из всей славной когорты писателей окопной правды, из всех авторов лейтенантской прозы до сих пор остается по духу своему — офицером. Офицером был и Владимир Богомолов, но там была иная — смершевская закваска, и как бы правдиво ни превозносил подвиги смершевцев славный разведчик Юрий Богомолов, высшая правда войны все-таки остается не за ними, а за миллионами таких, как Юрий Бондарев, за безусыми солдатиками, лейтенантиками, добровольно шедшими в бой и умиравшими за Родину.
Сейчас, спустя десятилетия, можно, конечно, выделить из общего потока великой литературы о войне и прекрасную прозу о нашей разведке и контрразведке, тому примеры рассказ "Иван" и роман "Момент истины" Владимира Богомолова. Но я знаю резко отрицательное отношение героев прозы Юрия Бондарева, да и других фронтовиков, того же Виктора Астафьева и Евгения Носова,— к местным армейским смершевцам, которые не врагов ловили, а среди своих врагов находили и "весьма успешно". Для Юрия Бондарева "смершевец" — скорее отрицательное понятие. Близкое к фашисту.
Можно уже отличить и чисто лейтенантскую прозу. О студентиках, попавших на фронт взводными и ротными и гибнущих там в первом же бою. Это проза самого Бондарева, Константина Воробьева, Григория Бакланова.