— Ваня, у тебя как со временем сейчас?
Бомжара замер на какое-то время, потом как-то резковато приподнялся, сел, сбросив ноги на пол и уставился на Зайцева с неподдельным изумлением.
— Как у меня со временем?— переспросил он.— Ну знаешь, капитан... Что, совсем тебя прижало? Убили кого-то важного?
— Двоих убили. Старика и старушку. Ему в затылок выстрелили, а ей в спину. В сердце попали. Они не мучились даже. Были — и нету.
— А где?
— У них дома. В квартире, то есть.
— Хорошая квартира?— безразличным тоном спросил бомжара.
— Ничего. Занюханная немного, но место хорошее, тихое, от центра недалеко. И наследников нету.
— Так не бывает,— обронил бомж.— Найдутся.
— Я искал.
— В паспортном столе? В адресных книгах? Через милицию?
— Да,— растерянно проговорил Зайцев.— А где же еще?
— Ты у них почту посмотри. Поздравительные открытки. С новым годом там, с восьмым марта — какие еще праздники остались?
— Что ж, мысль неплохая,— с надеждой проговорил Зайцев.
— А плохих мыслей и не бывает, капитан. Бывает мысль, а бывает ее отсутствие...
— Так что, съездим на квартиру?
— Они там до сих пор лежат?
— Да нет... Трупы вывезли. Но всё остальное в неприкосновенности.
— А тебе, капитан, машины не жалко? Ты же меня при свете не видел. Да и мылся я...— с некоторой капризностью в голосе сказал бомж.
— Знаешь, Ваня, я ведь прямо оттуда приехал. По сравнению с тем запахом твой — шанель номер пять.
— А я дарил шанель номер пять,— бомж застыл, уставившись в зарешеченное окно, будто видел там картины прошлой своей жизни, где были французские духи и милая женщина, которая прижималась к нему, полная восторга и любви.— Два раза дарил...
Всмотревшись в лицо бомжа, Зайцев увидел вдруг, как две одинокие слезинки выкатились из его глаз, скользнули вниз по щекам и затерялись в седоватой немытой щетине.
— Слезливым стал,— проворчал, смутившись, бомж и поднялся со своей кушетки.— К чему бы это, а, капитан?..
Медленно, с остановками, дошли до машины. Бомжара, поколебавшись, сел на заднее сидение, постеснялся сесть рядом с капитаном. Позволил Зайцеву сделать вид, что тот не едет с бомжом, нет, а как бы доставляет его в отделение — позаботился о сохранности капитанского самолюбия.
— Садись рядом,— сказал Зайцев, обернувшись.
— Ладно, капитан, ладно,— бомжара привычно вжался в угол и как бы даже сделался невидимым — во всяком случае, заметить его присутствие в машине с улицы было трудно...
ЗАПЕРЕВ ЗА СОБОЙ ДВЕРЬ, Зайцев прошел в комнату, сел в угол у окна и закурил. Ничего здесь с утра не изменилось, только тошнотворный запах убийства немного выветрился.
— Я здесь уже бывал, ничего нового не увижу... А ты, Ваня, походи, посмотри... Чего не бывает. Вдруг озарение посетит, вдруг просветление наступит...
— Наступит, посетит,— проворчал бомж и, вернувшись в коридор, внимательно осмотрел замок. Потом уже в комнате некоторое время стоял неподвижно, рассматривая меловые контуры тел. Потом, зайдя с другой стороны круглого стола, постоял у скатерти, залитой не то подливой, не то томатной пастой, шевельнул ногой бутылку, в которой еще оставалась водка, сдвинул перекошенным своим ботинком тарелку, исподлобья посмотрел на Зайцева.— И ни одного наследника?
— Ни единого.
— Послушай, капитан... Ты всё-таки поищи здесь открытки поздравительные, телеграммы праздничные, письма... Поищи. Где-то в этих ящиках они должны быть,— бомж кивнул в сторону стенки.— А я выйду на площадку покурю.
— Кури здесь... Хозяева не возражают.
— Возражают,— бомж исподлобья глянул на капитана.— Я чую. Сигареткой угости...
Взяв у Зайцева сигаретку, бомжара заглянул на кухню, потоптался там, нашел спички и вышел на площадку. Там спустился пролетом ниже, сел на корточки в угол (усвоил где-то эту то ли зэковскую, то ли восточную привычку) и замер там с видом совершенно равнодушным и даже, кажется, сонным.
С каким-то металлическом грохотом открылась кабинка лифта, и оттуда вышел плотный мужичок с хозяйственной сумкой. Впрочем, не только сумка у него была хозяйственной — и взгляд, и повадки у него тоже были под стать сумке. Увидев сидящего на корточках бомжа, мужичок остановился и некоторое время молча его разглядывал. Осуждающе разглядывал: дескать, мало того, что по двору шастают, уже и в дом забрались.
— Ну, и что?— спросил мужичок напористо.— Как дальше жить будем?
— Даже не представляю,— честно ответил бомж.
— Переживаешь, значит?— уже с явным раздражением продолжал настырничать мужик.
— Переживаю. Обоих вот убили... Обоих.
Мужичок остановился.
— Подожди... они, Акимовы, что же, близкие твои?
Бомж промолчал.
— А я что-то тебя здесь не видел.
— И я тебя не видел,— опять честно ответил бомж.
Мужичок поставил свою сумку в сторону и присел на ступеньку напротив. Полез в карман, достал сигареты, закурил и предложил бомжаре. Тот не отказался, поскольку от зайцевской сигареты оставался лишь коротенький бычок.
— Ты что, войти не можешь?— спросил мужичок голосом, в котором уже не было ни настырности, ни осуждения.
— Да следователь там...
— Что-то он зачастил...
— Работа такая,— чуть передернул плечами бомж.
— Жалко стариков-то... Мы ведь лет двадцать с ними в этом доме живем... Жили то есть, представляешь?
— Представляю.
— Семеныч-то ко мне забегал в субботу. Водки просил.
— Пил?
— Да как... Гостя хотел приветить... А дома ни капли.
— И дал ты ему водки?
— Дал... Я говорю: неловко, мол, початая бутылка-то. А он говорит: неважно, сойдет. Схватил и побежал обратно. И всё... Пуля ему всё лицо разворотила, смотреть страшно.
— Подожди меня здесь,— сказал бомж и поднялся.— Я быстро. Не уходи.
С необычной для него сноровкой бомжара поднялся на лестничный пролет, зашел в квартиру, осторожно, не обращая внимания на Зайцева, взял с пола бутылку, за самый кончик горлышка взял и снова вышел на площадку.