Кроме общего представления от критических заметок Александра Исаевича, эти два отрывка дают понимание выдвигаемой им конкретной претензии к художественной форме романа: его автор упрекается, попросту говоря, в подмене художественной прозы художественной публицистикой. И этот упрёк, на первый взгляд, может показаться вполне резонным! Однако внимательный читатель должен заметить, что выражают взгляды самого Белова два различных персонажа, которым автор порою позволяет вступать в острые споры. В кульминационной (завершающей роман!) сцене наши герои готовы к продолжению спора даже в кулачном поединке посреди моста, не обращая никакого внимания на толпы прохожих! Если вслед за Александром Исаевичем, соблюдая логическую последовательность, продолжать считать и Иванова, и Медведева всё теми же прямыми выразителями позиции автора, то волей-неволей нам придётся признать, что концовка "Всё впереди" отражает нарастающий внутренний конфликт в сознании самого писателя.
Внутренний конфликт в сознании самого автора! О, это гораздо больше, чем назойливое и скучное "воплощение своих назиданий в художественной форме"! А если ещё учесть, что такой конфликт (как мы убедимся далее) был (и остаётся!) характерным не только для самого Василия Ивановича, но и для многих (далеко не самых худших!) русских людей, то "Всё впереди" по необходимости придётся отнести не к провалам и неудачам, а к вершинным достижениям русской литературы!
В свое время Константин Леонтьев, обращаясь к Владимиру Соловьёву, писал: "Есть, мне кажется, три рода любви к человечеству. Любовь утилитарная; любовь эстетическая; любовь мистическая. Первая желает, чтобы человечество было покойно, счастливо, и считает нынешний прогресс наилучшим к тому путём, вторая — желает, чтобы человечество было прекрасно, чтобы жизнь его была драматична, разнообразна, полна, глубока по чувствам, прекрасна по формам; третья — желает, чтобы наибольшее число людей приняло веру Христианскую и спаслось бы за гробом".
Следуя подобной классификации, при этом — для удобства — заменив "желание прекрасного и драматичного" на "жажду справедливости", нетрудно выделить три уровня устремлений главных героев "Всё впереди". В роли прагматика (иногда даже циничного) выступает Бриш, ещё в школе получивший соответствующую кличку: "идущий впереди". Нарколог Иванов выставлен в романе как "жаждущий справедливости" (в этом своём рвении "неутомимый", — по меткому, не лишённому ехидства замечанию Александра Исаевича). И, наконец, ближе всех к осознанию приоритета духовных ценностей подошёл Медведев. Без выделения этих трёх уровней — не понять идейного содержания действительно гениального (без всякого "дотягивания"!) романа Белова, пророческая роль которого не осталась "позади" (вспомним название статьи Алексея Варламова), в теперь уже далёком прошлом. Завершающая роман (ключевая для него!) сцена конфликта между "жаждущим справедливости" и "предсказателем будущего" (конфликта внутреннего, возникшего между двумя русскими людьми — главными героями романа, отражающего разгорающийся конфликт противоречивых устремлений в сознании самого автора) — эта сцена способна и сегодня пролить свет на причину столь бедственного состояния некогда великой и могучей державы. Не всегда проблемы социальные можно решить, ограничив все усилия "уровнем жажды справедливости". Любая из такого рода проблем для явных подвижек в своём решении требует обязательных действий как в плане чисто утилитарном, так и в плане высоко духовном (то бишь мистическом, согласно терминологии К.Леонтьева). В замечательной книге Митрополита Вениамина (Федченкова) "На рубеже двух эпох" есть такой эпизод (имеющий, между прочим, весьма полезный для правильного путеводительства в поисках новой историософской парадигмы смысл!). Писатель И.А.Родионов (родом из казаков, говоривший: "Это наше интеллигентское преступление, мы внушали народу безбожие и прочее!", написавший "еще книгу "Жертвы вечерние", как дети-кадеты в Белой армии отвечали своими поздними жертвами за ранние грехи своих отцов"), — этот писатель на предложение генерала Врангеля возглавить печатное дело отвечает отказом. Неожиданный отказ свой он объясняет удивлённому владыке Вениамину в следующих (как выяснилось впоследствии, оказавшихся пророческими!) словах: "...Чтобы победить большевиков, нужно одно из двух: или мы должны задавить их числом, или же духовно покорить своей святостью. Еще лучше бы и то и другое. Вы здесь хоть и благочестивы, но не святы. Ну, а о количестве и говорить не приходится. Поэтому дело наше конченное, обреченное. И я отказался от напрасного подвига".