И вдруг Гуля встает с земли и бросается ко мне...
Она немо бьет себя быстрыми руками по телу, по грудям, по лицу...
Она мучительно, задушенно мычит, пытается что-то сказать мне, но не может.
Какая-то страшная конвульсия, судорога охватила ее, бьет ее...
Она пытается что-то сказать мне, но не может.
У нее изо рта идет, ползет, вьется, хлещет змея...
Та! Та самая! Коралловая эфа!
Я узнаю ее. Только эта змея странная.
Она вся белесая, а не коралловая. Змея-альбинос!..
Гуля задыхается, потому что змея закрыла, заполонила, заняла, задушила ее горло. Змея медленно, нехотя идет изо рта у Гули...
Тогда я бросаюсь к змее и хватаю ее за раздвоенную ее малахитовую, царственную головку. и! и! и быстро выдергиваю, вытягиваю, вынимаю ее изо рта Гули.
Змея, туго извиваясь, мгновенно кусает меня в палец, и я отшвыриваю ее в водопад.
Гуля задыхается, но воздух возвращается к ней, и она мучительно шепчет мне:
— Алик, Алик!.. Она укусила меня в сердце... В самое сердце! Через пять минут я умру... Меня не спасти... Но ты быстрей! возьми ружье. Отстрели себе палец! Быстрей!..
Она сама умирает, а думает обо мне... О, Боже!
Я, как пьяный, бегу в палатку, беру ружье, стреляю себе в ужаленный, быстро чернеющий палец — у самого основания, где палец выходит из ладони.
Выстрел неудачный. Руки мои дрожат. Я ведь никогда не стрелял в себя. Палец повисает на сухожильях, но я быстро отрезаю его ножом.
Странно, но я не слышу выстрела и не чувствую боли... И крови нет... Кровь замерла...
Я бегу, возвращаюсь к Гуле. Она радостно улыбается:
— Алик, как я счастлива!.. Ты спасся от эфы... Но будь осторожен — теперь она будет преследовать тебя...
— Гуля, как она заползла тебе в горло, в рот? Как она могла укусить тебя в сердце?..
Она уже падает, валится, никнет на песок... Она тихо шепчет:
— Не зря отец и мать звали меня... Им теперь стыдно... Теперь они будут ласкать, любить меня там... На земле они не успели... Алик, положи меня в Водопад и отпусти к ним!.. Это моя последняя воля!..
О, Боже!..
...Какая-то страшная, древняя тайна священной Черешни и коралловой Эфы опять встала передо мной...
Опять вспомнил я древнюю миниатюру, где три эфы забавляются смертельно, сладострастно сплетаются с царем Дарием Гуштаспом I.
И одна из Эф вьется, выходит у Царя изо рта... Как она попала в рот Царю? Как она теперь, спустя тысячи лет, попала в горло возлюбленной умирающей моей?..
Вот тайна!..
...Я бросаюсь к Гуле и пытаюсь сделать ей искусственное дыхание, обнимаю ее и горячо дышу в ее рот, касаюсь губами своими губ ее...
Но она мертвая уже... Тяжкая... Далекая... Непослушная...
И я вспоминаю слова локайца-пастуха там, у Черешни: "Смерть приходит через пять минут..."
Пять минут прошли... Она уже мертвая... Черная, как обугленная, от молниеносного царского древнего огня-яда, яда, яда Эфы...
Я не знаю, как закрывать обвялые, уже нездешние глаза усопшим. Да если бы и знал — не мог бы...
И Гулины потухшие изумруды открыто, безвольно, протяжно, изумленно, виновато глядят на меня...
Тогда я тихо, бережно, нежно, как несколько часов назад в любовном Водопаде, поднимаю ее, и несу к Водопаду, и опускаю ее в Водопад, который уже смерть...
Она уже не слышит, не чует Водопада...
И она быстро уходит в пенных водах.
И она уходит в подземелье, откуда никто никогда не возвращался, и где в бездонном озере усопших ее, сироту, виновато ждут ее отец Гирья Гуштасп Сарданапал и мать Гульсум Ашурбанипал — потомки великих ассирийских царей, которые любили только друг друга и за это попали в ад...
О, Господь мой! Но за что эта девочка поплыла в ад?..
А?..
...Но современный безвестный мудрец-суфий Ходжа Зульфикар говорит: "Рядом с огромными вратами в Ад есть тайная калитка в душистый Рай!"
Но суфий Ходжа Зульфикар говорит: "Ад необъятен, но он всего лишь провинция, окраина Рая..."