При всей немыслимой сложности Дилан Томас — единственный на Британских островах художник стиха в XX веке, кого можно назвать по-настоящему народным поэтом (и зовут ныне). Во многом это произошло потому, что в годы Второй Мировой войны он (подобно Ольге Берггольц в блокадном Ленинграде) стал первым "радиопоэтом", обращался к британцам по радио со своими жизнелюбивыми стихами — причём нередко под бомбёжками.
Да, общенациональный, общебританский (впрочем, его самозабвенно любят во всех англоязычных странах), но прежде всего — поэт валлийского народа. "Валлийский бард", "принц Уэльский от поэзии" — так звали и зовут этого сына страны древних кельтов, с ее "громокипящей" эпикой саг и песнопений. Дилан — все его звали только по имени — весь вырос из кельтского фольклора и эпоса, из их "водопада метафор", гиперболически-сказочных образов, темпераментной чувственности и возвышенной духовности валлийского языка. Сам Дилан писал на английском, но его язык каждой строкой говорил, что его автор — сын Уэльса. Вот почему после Второй Мировой войны Дилан стал символом валлийского Возрождения. После войны древний язык Уэльса вымирал — сегодня на нём говорят дети в школах, пишутся книги. Ежегодные праздники национальной поэзии и культуры, проходящие в Уэльсе, зовутся "фестивалями Дилана". Этой осенью поэту исполнилось бы 90, но он завершил свой земной путь, исполненный сумасшедших трудов и земного сумасбродства, в 39: возраст смерти гениев.
Непереводима любая поэзия, это общепризнанно. Поэзия Дилана Томаса непереводима абсолютно . Тем более её хочется переводить и дарить её русским читателям. Дарить её жизнелюбие и жизнетворность.
Дилан Томас (1914 — 1953)
МОЩЬ, ВОЗНОСЯЩАЯ...
Мощь, возносящая цветок сквозь зелень стебля,
Возносит зелень лет моих; мощь, от которой
Деревья падают, грызёт меня пилой.
И я немой — и не скажу пожухлой розе,
Что молодость моя пожухла в той же хмурой дрожи.
Мощь, проносящая поток через гранит,
По венам гонит кровь мою, а та, что сушит реки,
Мне иссушает кровь и леденит.
И нем я, чтоб сказать моим живучим венам,
Что устье и уста источник единит.
Ладонь, порушившая гладь воды озёрной,
Взнесёт песчаный смерч; рука, что вихрь стреножит,
Навстречу ветру ставит парус мой.
И я немой — и не скажу я палачу с петлёй,
Что плоть моя ему смолой в петле послужит.
В исток столетий Время впиявилось губами.
И рушится Любовь, и возрождается; и кровь,
Пролившись, боль её убавит.
И я немею и сказать не смею ветру,
Как Время небеса на звёзды намотало.
И я немой — и не скажу останкам Евы и Адама,
Что тот же самый змей в постели крутится моей.
НЕ ГАСНИ, УХОДЯ...
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Пусть вспыхнет старость заревом заката.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Мудрец твердит: ночь — праведный покой,
Не став при жизни молнией крылатой.
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Глупец, побитый штормовой волной,
Как в тихой бухте — рад, что в смерть упрятан...
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Подлец, желавший солнце скрыть стеной,
Скулит, когда приходит ночь расплаты.
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Слепец прозреет в миг последний свой:
Ведь были звёзды-радуги когда-то...
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
Отец, ты — перед чёрной крутизной.
От слёз всё в мире солоно и свято.
Не гасни, уходя во мрак ночной.
Встань против тьмы, сдавившей свет земной.
1952
И У СМЕРТИ НЕ БУДЕТ МОГУЩЕСТВА
И у смерти не будет могущества.
Нагие мертвые воссоединятся
С живыми на ветрах, в лучах луны осенней.
Их кости белые в прах обратятся,
Но звезды воссияют в этом прахе.
В безумье впав, их разум здрав.
Они воскреснут, из морской пучины восстав.
Влюбленные расстались — любовь не стала тенью,
И у смерти не будет могущества.
И у смерти не будет могущества.
В штормовых корчах стихии
Не скорчатся замертво души живые.
И на дыбе, где суставы хрустят,
И когда колесуют — им страха не ведать.
В их дланях удвоится вера.
Единороги зла начнут их топтать,
Но и растоптаны, встанут они опять.
И у смерти не будет могущества.
И у смерти не будет могущества.
Пусть крика чаек они не слышат,
И волны им в лицо не дышат,
И цветы не полыхнут пожаром лепестков,
Раздавлены потоками дождя.
С ума сойдя и напрочь омертвев,
Они проломятся, пробьются из оков,
Будут солнце пить, пока оно не обрушится.
И у смерти не будет могущества.
РУКА, ПОСТАВИВШАЯ ПОДПИСЬ
Рука, поставившая подпись, город рушит.
Пять властных пальцев душат горла крик.
Удвоен мёртвых мир, а мир живых — распорот.
Владыку-Жизнь казнили пять владык.
Могучая рука горбом укоренилась,
Её суставы мертвенно-больны.
Полёт пера — палаческая милость,
Убийству разговоры не нужны.
Рука приказ подпишет — вспыхнул голод,
Чума и тля рождают смрадный дым.
И безымянный мир на плаху гонит
Всесильная рука, царящая над ним.
Пять властелинов счёт ведут погибшим,
Но не смягчатся: жалость им чужда.
Рука — не плачет. Власть её превыше
Небес, и ран кровавых, и стыда.
1937
МОЙ ТРУД, ВЗРЫВНОЕ ИСКУССТВО
Мой труд, взрывное искусство
В ночном покое творится,
Когда лишь месяц ярится,
И сжав подругу в объятьях до хруста,
Любовник готовит печаль в забытьи.
А я работаю певчей зарницей
Не ради славы и трапезы вкусной,
Не для того, чтоб свои