На берег вырулил тяжелый, фыркающий грузовик. Голый по пояс водитель выглянул из кабины:
— Товарищ капитан, здесь разгружаться?
— Давайте сюда, по одному ящики подносите. Заколачиваем и сразу относим... — Квитко согнал с ящиков куривших солдат, неохотно обступивших грузовик.
Двое стали раскрывать пыльные борта. Двое других подтащили белый, струганный ящик, от которого исходило теплое, смоляное благоухание. Еще один подошел с молотком и колючей грудой гвоздей, проткнувших оберточную бумагу.
Борта отпали, и Коробейников увидел в кузове груду трупов. Они были навалены один на другой, в серо-зеленой, замызганной униформе, свалявшейся в тряпичную груду, из которой торчали скрюченные кисти рук, ноги, обутые в матерчатые синие кеды, выглядывали мертвенные лица, блестели зубы, туманно светились глаза. Из кузова на землю потекли тяжелые парные запахи, от которых в горле Коробейникова заклокотал рвотный ком.
"Запах победы..." — думал он, превозмогая дурноту, заставляя себя смотреть на груду исстрелянных, обезображенных тел, среди которых выделялась босая нога с грязными растопыренными пальцами, смотрело отрешенное скуластое лицо с развороченной дырой вместо рта.
Квитко отворачивался, пугливо пояснял Коробейникову:
— Сейчас их зароем, присыпем... Потом придется передавать китайской стороне... Давайте двое в кузов!.. — погонял он солдат. — Нечего вонь разводить!...
Двое полезли в кузов, морщась, переступая, стараясь не наступить на трупы. Двое других поднесли ящик под откинутый борт. Сверху шмякнулся, не попал в ящик убитый китаец, задрав отвердевшую ногу. Коробейникова поразили мучительная белизна сквозь смуглую желтизну лица и тонкие фиолетовые пленки незакрытых глаз. Стоящие на земле солдаты затолкали труп в ящик, грубо придавили крышкой, нажали, выпрямляя окостенелое тело. Еще один солдат молотком стал вгонять в крышку гвозди, не вбивая по шляпку, оставляя возможность выдернуть их гвоздодером. Заколоченный ящик втроем солдаты оттаскивали в траншею, опускали на мелкое дно. Струганные доски ярко белели на темной земле.
Трупы сваливались из кузова в ящики. Солдаты приладились, реже промахивались. Тела падали со стуком в длинные короба, и их поправляли пинком ноги, заталкивали откинутую руку или непоместившу- юся голову. Коробейников разглядывал серо-зеленое, замызганное облачение, прорванное пулями, опаленное термитом, и вдруг увидел и остро впился глазами, — в ящик упал мятый картуз с поломанным козырьком, над которым пламенела звезда, красная, с короткими туповатыми лучами. Коммунистическая звезда, в которую стрелял коммунистический пулемет, дырявя непрочную, временную личину, напяленную идеологами на лик человечества, прикрывавший непрерывную, на уровне биологических клеток и слизистых оболочек вражду. Звезда исчезла под крышкой, куда солдат вгонял длинный гвоздь, пряча от глаз разоблаченную тайну.
Ему всё больше открывался замысел, в который его поместили. Этот утренний бой был задуман заранее, с ожидаемым числом потерь, по числу которых были изготовлены и доставлены на заставу ящики. Где-то, в другом месте заставы, находились два кумачовых гроба, куда сейчас помещали убитых Студеникина и Лаптий, заранее обреченных. Эту обреченность странно угадал Коробейников, выбрав их для знакомства. Операция, куда его включили, приравнивала его к этим убитым китайцам, — к худенькому юноше с мучительной белозубой улыбкой, у которого крупноколиберная пуля оторвала кисть руки. К нахмуренному, скуластому толстячку, прижавшему к груди растопыренную ладонь, под которой чуть сочилась рана. Их всех накрывали крышками, забивали гвоздями. Измученные солдаты тащили ящики в траншею, ставили один подле другого. Длинные, белые, как кочерыжки, короба заполняли дно траншеи.
Коробейников подумал, что в замысле, при исполнении которого утром были убиты двадцать пять человек, и к месту стычки с обеих сторон границы стягиваются войска, и по рокадам пылят танковые колонны, и на приграничные аэродромы приземляются штурмовики, и дипломатические ведомства обмениваются злобными протестами, — в этом замысле было важно все, в том числе положение камня, обрамляющего дорожку, по которой завтра пройдет могущественный генерал из Москвы…
Присел, чувствуя шелковистую прохладу песка, тонкий запах потревоженной былинки. Смотрел на великолепие огромных пылающих звезд, окруживших сопку белым блеском. Его не покидало возбуждение, не оставляло предчувствие, ожидание чего-то, что влекло к этой темной горе. Окруженная звездными вспышками, гора управляла движением звезд. Касаясь темного склона, они начинали волноваться, трепетать. Переливались розовым, золотым, зеленым, погружались в гору. Небо медленно вращалось вокруг острой вершины, словно сквозь сопку проходила ось мира, — сквозь мелкий, выскобленный на вершине окоп, где земля была истоптана и исстреляна, валялись бинты, мятые гильзы, испачканные кровью камни. Там, на вершине, находились высшие ценности мирозданья, вокруг которых вращался небесный свод. За обладание этими ценностями шло соперничество двух народов, битва двух великих империй. Чтобы овладеть священным "Ключом Вселенной", на сопку ночью прокрался китайский отряд, завладел "Осью мира", оккупировал сакральное место. Русский отряд пограничников выбил их из окопа, вернул "Ключ" обратно, отстоял "Ось мира". В этой сакральной схватке погибли Студеникин и Лаптий, пали двадцать два китайских солдата. Битва еще не окончена. Новый отряд китайцев готовит бросок. Русские автоматчики полны решимости отразить атаку.
Ему открылся священный смысл операции. Не политика, не идеология, не хитроумная интрига разведки составляли ее суть. Борьба за "Ось Мира", владычество во Вселенной, обладание "Ключом мироздания".
Догадка поразила его. Он видел, как скрываются звезды за одним черным склоном, появлются над другим. Их приближение к мировой оси отмечалось колебаниями, многоцветными огнями, в которые превращались белые звезды, будто совершалось преображение мира. Гора, у подножья которой он находился, была священной. Не отмеченная на атласах, она значилась в древних манускриптах китайцев, в ламаистских хрониках, в загадочных криптограммах Тибета. К ней стремились сквозь Джунгарские ворота завоеватели и пророки. Хотели припасть к ее подножью великие мудрецы и дервиши. Теперь он, Коробейников, припадал к ее священным камням. Это она влекла его к себе с самого детства, мерещилась во снах, томила предчувствиями. Вся его судьба, весь жизненный путь были неуклонным приближеним к священной горе.