Ну, а если еще и ООН признает факт Голодомора как геноцид украинского народа, — наступит всеобщая благодать. Гаранту, судя по всему, не дают покоя лавры Эли Визеля,[3] Бен Гуриона и Голды Меир. Раз маленькому Израилю удалось наклонить Германию к выплатам контрибуции (совершенно справедливо, на мой взгляд, но процесс до того затянулся, что уже и дети инициаторов Холокоста почили в бозе), то что мешает маленькой Украине немного подоить Россию на предмет геноцида под лозунгами, изобретенными нацистами третьего рейха Эвальдом Амменде[4] и д-ром Дитлоффом?[5]
Заодно и национальная идея какая-никакая, а появится. О том же, что строительные работы на костях лучше не вести, в очередной раз забыли, и нам предлагают шагать вперед под траурные марши. Предавать историю забвению нельзя, но когда национальным символом становится смерть, возникают сомнения в том, что будущее будет светлым. И Темное прошлое вкупе со Светлым будущим дают, кстати, Серое настоящее. И напоследок — мне очень интересно, кто будет отвечать за голод 2009–2011 гг. (дай Бог, чтобы я ошибался в прогнозах), за самоубийства дебиторов наших банков, которых поставили даже не на колени, а в ту неприличную позу, из которой только два выхода, за крах надежд целого поколения. Или проще поставить памятник еще и этим людям?
Алекс КОФ
О ЧЕКИСТАХ
В студенческой молодости мои музыкальные вкусы были довольно-таки противоречивы. С одной стороны - песни революции, Гражданской и Великой Отечественной войн, песни послевоенных лет, комсомольский шансон Пахмутовой и Добронравова, киношная попса («Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь»...), а так же, как говорится, «русские народные, лихие хороводные». С другой стороны, бардовский цикл, включая Галича, Высоцкого и Визбора и тогдашний позднесоветский псевдоблатной шансон (Александр Новиков и другие). Короче, с одной стороны: «Жизнь моя блатная - злая жизнь моя»; с другой: «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!».
При этом нужно отметить, что среди произведений последнего из вышеперечисленных песенных жанров мне, например, попалось одно, которое в эпоху позднего застоя мимоходом сообщало слушателю о существовании в тогдашнем Советском Союзе организованной преступности и то, что она была тесно связана с тогдашним советским государством:
«Мы с фраерами были внешне деликатные, А с мусорами пили сладкое мускатное. И даже судьи с прокурором не гнушались Пожрать на шару вместе с нами за столом. Но вот однажды к нам прислали очень честного Чекиста верного и зоркостью известного. Мы все порюхались, и всю нашу малину В Сибирь в «столыпинских» на каторгу свезли. Пятнадцать лет я отсидел, как полагается. Мне до сих пор тюремным супом отрыгается. Но ремесло свое мне бросить невозможно, И я исправно буду дальше воровать».Последняя фраза этой цитаты весьма характерна, и я посоветовал бы её наизусть заучить тем политологам, типа Кургиняна, кто перед лицом наступившего мирового экономического кризиса обращается к правящим ныне в Российской Федерации клептократам с призывом одуматься и тем самым спасти себя и страну.
Но, впрочем, вернемся к основной теме данной статьи про «очень честного чекиста верного и зоркостью известного».
Впервые я увидел их, правда, еще не тех, кто именовал себя чекистами, а их будущее пополнение, во время своей учебы на историческом факультете Симферопольского университета в 1983-1988 годах. Тогда с каждого факультета брали в среднем по одному выпускнику для направления на годичное обучение в Киевскую школу КГБ Украинской ССР и последующую службу в этой системе.
И все пять своих университетских лет я среди много чего прочего, не мог понять, по какому основному принципу осуществляется этот набор. Причем внешние критерии были незатейливы: служба в армии по призыву, членство в партии и наличие жены.
Но с такими критериями на выпускных курсах университетских факультетов было ежегодно человек до двухсот, а выбирали из них для будущей службы в КГБ от силы пять.
То есть налицо был какой-то другой основной, но скрытый критерий отбора. Постичь мне его удалось спустя чуть больше года после окончания университета, когда я попал на работу в Севастопольский горком комсомола первоначально в качестве инструктора сектора оборонно-массовой работы идеологического отдела.
В числе дел, порученных практически сразу после прихода туда, стал разбор архивов, просуществовавших к тому времени почти тридцать лет городского и четырех районных оперативных комсомольских отрядов. Они прекратили свое фактическое существование в конце 1988 - начале 1989 годов, поскольку их бойцы вполне логично рассудили, что глупо рисковать своей жизнью и здоровьем, защищая бесплатно толстожопых партийно-государственных бюрократов, начавших к тому времени потихоньку растаскивать прежнюю общенародную собственность.