Я так понял, что хоронят не жену Мирона, а саму Россию. Хоронят ее опустившиеся, испившиеся подданные. Те, кто не может оплодотворить женщину и взрастить пшеницу, убрать улицу и возродить родной завод. Все знают, что она умирает, что ее уже везут, чтобы сбросить в мутную Лету. Но бесстрастно и отстраненно наблюдают за этим. Как молодой гаишник в фильме, проверивший внедорожник-катафалк и отпустивший его дальше. Как мерянский юноша, словно Харон, правящий лодку-катафалк. Чтобы совсем уж не осталось сомнений, режиссер безжалостно показывает заброшенные поселки, заросшие поля, разрушенные заводы. Даже люди в них на глазах у зрителя исчезают, растворяются.
Фильм получил в Италии приз «экуменического жюри». За столь общим названием стоит Ватикан. Так Рим, вечный город, посылает прощальный привет Риму Третьему. Уже умерла деревня, умирают заброшенные поселки и военые городки. Пока еще веселятся в чадном «дыму» мегаполисы Третьего Рима, не чувствуя простирающуюся к ним костлявую руку энтропии и тлена. Так веселились Содом и Гоморра за день до Суда.
Если Вы думаете, что в час, когда Третий Рим исчезнет, растворится в мареве, там, на Западе, будет великий праздник, Вы ошибаетесь. Они столетиями будут писать о нас оды и диссертации. Они будут справлять балы в стиле Наташи Ростовой. Они поставят на русской равнине величественный золотой голубец, украшенный смарагдами и яхонтами. И будут проливать над ним потоки слез. Крокодиловых.
А может, стоит умыть лицо ледяной водой, выйти из облака чадного дыма. Укусить себя в руку, чтобы очнуться наконец?!
Не предвещающее ничего особенного начало. Опять лихие девяностые, опять жуткая дремотная провинция. Опять братки, обнаженные красотки, черные джипы-катафалки, снайперские винтовки.
В длинной и большой кочегарке работает Якут. Бывший сапер-афганец, бывший спортсмен, бывший муж, бывший отец. Бывший человек. В многочисленные дверцы-жерла фабрики смерти каждый день братки привозят и бросают трупы убиенных ими людей. Кто они? Куда их гонят? Якуту объясняют, что это «плохие люди» - воры и рэкетиры, блудницы и мафиози. Контуженный вояка верит. Да и как не поверить, ведь бригадир «зондеркоманды» его старый сослуживец Сержант.
У Сержанта дочка-чучело. У Якута – тоже. Но восточная красавица, словно выточенная из кости мамонта. Обе – любовницы немногословного подручного Сержанта Бизона, тоже «афганца».
Все просто, примитивно. Простые диалоги, словно отрывистый лай собак. Минимум чувств, эмоций, переживаний. Безлюдный полузаброшенный городок. Транспорта нет, горожане из дома носа не высовывают. Только рассекают по городу, словно черные воронки, «мерсы» и «бумеры». Также несложно разрешается и любовный треугольник. Дочь Сержанта жалуется папочке на свою товарку-конкурентку по меховому бизнесу и по благосклонности Бизона. Сержант, похвалив дочь («Все-таки ты моя дочь»), кратко, по-военному, отдает Бизону приказ разобраться с дочерью друга и его же любовницей.
Бизон, не проронив ни слова и не изменившись в лице, буднично, походя режет ножом возлюбленную, так и не успевшую накрыть на стол. Затем знакомым маршрутом Сержант и Бизон везут страшный груз в кочегарку. Якуту объяснили: в мешке проститутка и дочка депутата, убили за дело...
А фильм-то начинается только сейчас. Блаженненький Якут узнает случайно оброненную бандитами перед жерлом кочегарки туфлю дочери. Ни тени эмоций не проступает на иссохшемся лице кочегара. Долго, под изматывающую музыку-волынку Якут едет домой, чтобы проверить страшную догадку. На полу в комнате он находит вторую туфлю. Лишь несколько минут внешне все такой же бесстрастный Якут смотрит, как огонь печки-буржуйки пожирает туфлю и портрет дочери. А затем наступает его преображение. В комнате остаются ватник и рабочие шаровары. Из квартиры выходит подтянутый майор, Герой Советского Союза. Синяя парадная форма, золотые погоны, хромовые сапоги, белоснежная рубашка. Это Вам не современные кители-пижамы от кутюр.
Лицо просветлевшее, но все такое же спокойно-бесстрастное. Позвонил в квартиру Сержанта, приветливо поздоровался. Взял в руки лыжную палку, выслушал рассказ Сержанта о предстоящей поездке с мэром на горнолыжный курорт. Секунда – лыжная палка пронзила сердце Сержанта. Еще секунда – из развороченного горла Бизона брызнул фонтан крови. «Они на войне не были. Издалека стрелять - это не война», - промолвил немногословный Якут.
Вернулся в кочегарку, принял позу самурая, совершил харакири.
Будничность и простота обстановки, большинство актеров непрофессионалы. Несложная фабула. А получился шедевр. Ведь недаром говорят – прост как правда. Будничность преступления, подлости, греха. Всеобщий распад. И при этом моральное превосходство над всеми героя-одиночки, очередного народного мстителя, «ворошиловского стрелка». Многократно осмеянный «простой советский человек» оказывается на голову выше нынешних «хозяев жизни». И бандюгов, и оборотней в погонах, и торгашей. И уж не менее их «россиянского» полковника в полушинели-полупальто, торгующего оружием.
Но, кажется, есть и второй план. Кажется, не случайно главный герой – человек с Востока. С раскосыми очами. Придет ли он, скиф, азиат, на эту обезображенную и опустошенную землю? Станет ли владеть ею по нормам восточного кодекса чести, незабытых и славных традиций, трезвости и воинской доблести?
Константин ЕРОФЕЕВ
НАРОДНЫЙ ПОЭТ
До глубины души была тронута статьей в газете «Новый Петербургъ», посвящённой Великому народному поэту земли русской Н.А. Некрасову. У нас теперь широко, с размахом, помпой отмечают юбилеи эстрадных звёзд (по-крупнее или помельче), до народного поэта просто руки не доходят. Да и вспоминать народного поэта сейчас, когда народ для властей предержащих «быдло», а слова Родина, Родина-мать почти не встречаются (все больше страна или государство) – как-то даже опасно (загремишь по 282 статье за разжигание социальной или какой-нибудь еще розни).
«Не принижая ни на минуту, - писал А.В. Луначарский, - ни великих алтарей Пушкина и Лермонтова, ни более скромных, но прекрасных памятников Алексея Толстого, Тютчева, Фета и других, мы всё же говорим – нет в русской литературе такого человека, перед которым с любовью и благоговением склонялись бы ниже, чем перед памятью Некрасова».
Некрасов народный поэт не только потому, что писал о крестьянах, коробейниках, петербургских чиновниках, революционерах. Мно-гие поэты (и неплохие!) писали о крестьянах, чиновниках и пр. Но они не стали народными. А Некрасов стал народным, потому что его словами говорил народ. И революционер-разночинец, и старуха-крестьянка, и чиновник, и помещик обрели в его поэзии свой голос. Поражает умение Некрасова войти в мир другого человека. Поэт говорил, что перед ним стояли миллионы никогда не изображённых живых существ: «Они просили любящего взгляда! И что ни человек, то мученик, что ни жизнь, то трагедия!».
Н.А. Некрасов вошел в мою жизнь и неожиданно, и закономерно. Я училась в четвертом классе, когда мама решила начать серьезно знакомить меня с русской классикой. И, естественно, первыми купленными книгами были сборники произведений Пушкина, Лермонтова и, конечно, Некрасова. Я помню до сих пор небольшую книжечку в мягкой обложке. Помню, какие там были стихотворения Некрасова: «Железная дорога», «Размышления у парадного подъезда», «Забытая деревня», «Вино» («Не водись-ка на свете вина»), «Орина, мать солдатская». Первое стихотворение, которое прочла, «Железная дорога». Я была сражена: враз - и наповал. Через несколько дней стихи читала уже наизусть, расхаживая по комнате, читала, то негодуя, то плача, то угрожая, то улыбаясь. Ух, как я ненавидела владельца роскошных палат, подрядчика, помещика, графа Клейнмихеля… А потом, уже позже, настала очередь поэм.