В одной из бесчисленных антисоветских книжек Ленин, в компании соратников узнавший об удачном исходе штурма Зимнего, заливаясь истерическим смехом, восклицает что-то вроде:
– Теперь держитесь! Теперь нас всех перевешают на фонарях!
С каким настроением, на самом деле, Ленин взваливал на себя бремя власти? Оставим истерический смех писателям романов, но согласимся с тем, что перспектива фонарей была вполне осязаема. Ухватиться за власть в совершенно разрегулированном, фактически разрушенном государстве, отстоять ее в жестокой войне, в полностью враждебном окружении, заново отстроить – по новому, доселе невиданному принципу – государственный аппарат, находясь буквально под прицельным огнем, – и при этом ни разу не задуматься о возможности краха? Вряд ли такое было возможно. Как известно, сразу после прихода к власти Ленин издал ряд совершенно декларативных декретов. Значение их, на текущий момент, было скорее агитационное, чем практическое. Причем обращалась новая власть не только к настоящим, но и к будущим поколениям. Владимир Ильич в любой момент готов был «слететь» и старался оставить как можно более глубокий след в памяти народной. Этим обусловлен был и знаменитый план «монументальной пропаганды». Большевистский прорыв поначалу представлялся Ленину чем-то вроде прорыва парижских коммунаров, «штурмовавших небо» и уничтоженных при штурме. По мере того, как большевики начинали упрочиваться во власти, его опасения за будущее социалистического советского проекта вовсе не исчезали, а скорее даже обострялись. «Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение — именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто предшествовало такое состояние, в котором эти партии имели возможность зазнаться», – говорил Ленин на своем юбилее в 1920 году, отказавшись выслушивать восторженные славословия соратников. В 1922 году, когда враг, как кажется, окончательно разбит и в стране начинается строительство нового социалистического порядка, на XI съезде РКП(б) в одной из своих последних значительных речей Ленин изъясняется еще более тревожно:
«Нам очень много приходится слышать, мне особенно по должности, сладенького коммунистического вранья, “комвранья”, кажинный день, и тошнехонько от этого бывает иногда убийственно. И вот вместо этого комвранья приходит номер “Смены вех” и говорит напрямик: “У вас это вовсе не так, это вы только воображаете, а на самом деле вы скатываетесь в обычное буржуазное болото, и там будут коммунистические флажки болтаться со всякими словечками.” <...> Такую вещь очень полезно посмотреть, которая пишется не потому, что в коммунистическом государстве принято так писать или запрещено иначе писать, а потому, что это действительно есть классовая правда, грубо, открыто высказанная классовым врагом». «Отступать после победоносного великого наступления страшно трудно, – пророчески замечает Ленин, он имеет в виду «Новую экономическую политику», но его размышления применимы и к последующей истории Советского государства. – Тут имеются совершенно иные отношения; там дисциплину если и не поддерживаешь, все сами собой прут и летят вперед; тут и дисциплина должна быть сознательной и в сто раз нужнее, потому что, когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление, — тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали». Побежали даже не в 91-м, но гораздо раньше, когда коммунистический режим потерял даже остатки былого пафоса. Ленин предвидел и это, сказав как будто для тех, кто будет жить после него: «Никакая сила в мире не может взять назад того, что Советское государство было создано. Это — всемирно-историческая победа. Сотни лет государства строились по буржуазному типу, и впервые была найдена форма государства не буржуазного. Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано».
Идеалист и прагматик одновременно, Ленин понимал, что целиком реализовать грандиозный замысел вселенского коммунизма здесь и теперь не удастся. Ленин не обольщался. «Существенно то, что лед сломан, что путь открыт, что дорога показана». Тотальной победы не будет, не будет никогда; важно движение к победе, покорение новых и новых горизонтов, преодоление новых и новых преград – в войне ли, в политике ли, в науке ли. Социализм, по Ленину, «не готовая система, которой будет облагодетельствовано человечество. Социализм есть классовая борьба теперешнего пролетариата, идущего от одной цели к другой во имя своей коренной цели, приближаясь к ней с каждым днем». В каждодневном и упорном преодолении Ленин видел главнейшее преимущество молодого советского строя перед погрязшим в своей самодовольной порочности капитализмом, куда более могущественным исторически, географически и политически. Потребность в преодолении как инстинкт победителя, как инстинкт полнокровной, здоровой натуры – вот на чем базировал и чем оправдывал свою деятельность Ленин, не боясь, если надо, совершать «маленькое отступление для большого прыжка». Отрицая на словах роль личности в истории, он собственным примером продемонстрировал исключительную важность этой роли.
Именно этот важнейший урок Ленина оказался забытым боготворившими его преемниками. Стремление почить на лаврах, особенно во второй половине двадцатого века, поддерживаемое и разделяемое малограмотными и простонародными коммунистическими лидерами, оказалось неодолимым. На ум приходит история о маковом поле из «Волшебника Изумрудного Города», задремав на котором, никто уже никогда не просыпался.
Типичная черта русского интеллигента, многократно описанная классиками русской литературы середины-конца XIX века, – его нерешительность, неспособность к действию. В рассказе Чехова «Мститель» интеллигентный рогоносец, придя в оружейную лавку с тем, чтобы купить пистолет и застрелить из него неверную жену вместе с любовником, после длительных размышлений и колебаний (сколько страшных картин проносится в его воображении!) покупает в конце концов сетку для ловли перепелов.
Можно объяснять паралич воли, как это всегда со свойственным ему едким сарказмом делал Ленин, трусостью и безволием вечно колеблющейся интеллигенции, и в ряде случаев такое объяснение будет справедливым. Однако стоит учесть еще, что переразвитой, утонченный мозг всегда располагает более к созерцанию, нежели к действию: когда приходит время действовать, он ощущает себя опутанным самыми разными доводами, всевозможными «за» и «против», возникающими отовсюду, куда только он может заглянуть – а кругозор его так широк! Есть отличная русская поговорка «заплутать в трех соснах»; оказавшись в трех соснах, такой ум видит перед собой тысячи возможных путей – и даже не плутает, но остается в нерешительности на одном и том же месте. К формуле Ленина «пролетариат борется, буржуазия крадется к власти» можно было бы добавить «интеллигенция колеблется». Сомнения и топтание на месте среди интеллигенции всегда были распространены даже в среде революционных радикалов.
Ленин принадлежал, безусловно, к умам самого высокого уровня, – к умам гениальным, к умам, способным просчитывать последствия своих действий надолго вперед и видеть самые разные пути, по которым можно было направить эти действия. Уникальность Ленина, особенно хорошо заметная на русской почве, состояла в том, что при этом он был способен молниеносно принимать решение и проводить его в жизнь с железной последовательностью и нечеловеческой энергией. «Крайности ни в чем не хороши, но если бы пришлось выбирать — мы бы предпочли узкую и нетерпимую определенность мягкой и уступчивой расплывчатости», – сказал вождь еще в 1905-м. И позже, уже в семнадцатом: «Кто хочет помочь колеблющимся, должен начать с того, чтобы перестать колебаться самому». «Воин колеблется и размышляет сколько угодно, пока он принимает решение. Но когда решение принято, он исполняет его безо всяких колебаний», – это правило индейца-яки из историй Кастанеды звучит абсолютно по-ленински. Если же выбранная стратегия не приносила нужного результата, доселе железный и непоколебимый Ленин, в мыслях которого, казалось, не было места сомнениям в правильности своих действий, замечал непорядок одним из первых и изменял её с приводившей в изумление соратников и врагов быстротой. Он был великим мастером крутых поворотов. Кроме того, он был великим мастером оказываться в нужное время в нужном месте – и делать в этом месте, в этот момент всё, что необходимо для победы.