Видно, из хорошей семьи был этот воспитанный эсэсовский парень. Даже расстреливать как попало людей он не мог. Во всем должен быть порядок. «Орднунг», одним словом. А то потом упадут на землю и ищи тех, кто вдруг останется живым, чтобы добить.
За спиной раздался громкий металлический щелчок. Я оглянулся. Сидевший на корточках возле пулемета немец заправил ленту с патронами и захлопнул крышку затворной коробки. Сказать, что я испугался, - это ничего не сказать. Мне долго потом казалось, что у меня остановилось дыхание. Вдруг показалось, что можно еще спастись, если упасть на землю при первых выстрелах. Мы стояли примерно в середине этой шеренги смертников, а стрелять он начнет, наверняка, с какого-то края.
Надо успеть сказать об этом маме, а немец уже стал на одно колено и начал укладываться за пулемет. В это мгновенье распахнулась дверь проходной и из нее вышел огромный, одетый в полевую форму, в каске и с парабеллумом в кожаной кобуре на животе фельдфебель, главный начальник на этом хлебозаводе.
- Что здесь происходит? - громким голосом почти закричал он, обращаясь к уже лежащему за пулеметом эсэсовцу.
- Ничего особенного, господин фельд-фебель. Сейчас мы расстреляем этих людей и уедем, - спокойно ответил пулеметчик.
Наша хозяйка, отлично владевшая немецким языком, переводила маме вполголоса содержание их разговора.
- Почему, на каком основании? - кричал фельдфебель.
- Они не выполнили приказ немецкого командования и не покинули город, - спокойно и деловито отвечал ему пулеметчик, продолжая лежать за пулеметом.
Фельдфебель резко двинулся вперёд, наступил одной ногой на пулемет, двинул его вдоль оси, сошки подломились и он поставил на пулемет вторую ногу.
- Нас здесь пятьдесят вооруженных солдат вермахта и вначале вы расстреляете нас, а потом уже и этих людей, - продолжал громыхать фельдфебель.
Из-за его спины, из проходной выскочил сравнительно молодой солдат с винтовкой, растолкал нашу шеренгу, прикладом выбил несколько досок в заборе и крикнул: «Бегите быстро!»
Повторять не надо было, мы рванули через дыру в заборе и разбежались в разные стороны. Далеко бежать было опасно, можно нарваться на других карателей: казаков или калмыков. Через два или три двора мы увидели большую, оставшуюся еще с начала войны щель, хорошо перекрытую и малозаметную, расположенную в густом кустарнике.
В ней уже сидели люди с детьми, несколько семей. Мы просидели с ними некоторое время, услышали треск уезжавших мотоциклов, а после этого, когда стало смеркаться, вынуждены были уйти; уж очень они нас недружелюбно встретили и прямо попросили быстрее убраться.
...Удивляла совершенно непривычная за последнее время тишина. Ни выстрелов, ни человеческих шагов, ни моторов. Почти абсолютная тишина, только школа разгоралась все сильнее. Осторожно ступая, двинулся к калитке, посмотрел в щель: все дома вокруг хлебозавода были без стекол. Тихонько отворил калитку, огляделся немного по сторонам и шагнул на улицу.
На пересечении улицы Володарского и трамвайной линии стоял боец Красной Армии в шинели с погонами, в шапке и с автоматом ППШ на груди. Я бросился к нему, потом притормозил и прижался к забору. Вспомнил рассказы о том, что в освобожденном и тут же оставленном в 42-м Павлограде еще долго полицаи переодевались в форму наших солдат, выманивали встречающих и тут же в них стреляли.
Боец, очевидно, правильно понял мои сомнения и крикнул:
- Беги смелее, пацан, я свой!
Я подбежал к нему, уткнулся лицом прямо в автомат. Непроизвольно брызнули слезы, и я зарыдал. Даже не заплакал, а завыл в голос, громко застонал, как-то по-звериному.
Солдат обнял меня, похлопал по спине. Он что-то мне говорил, успокаивая, а я просил:
- Дядя, возьми меня с собой...
Он рассмеялся, наверное, его впервые назвали «дядей».
- Ты пока немного подрасти, а потом догонишь нас в Берлине и подсобишь.
...Начали быстро строить переправы через Днепр - одну у железнодорожного моста, а вторую, более капитальную, хоть и деревянную, на том месте, где сейчас «новый» мост. Под началом наших саперов работало много пленных немцев, которых охраняли пленные румыны. Смотреть на такое сочетание было приятно и смешно.
В конце октября 1978 года мне позвонил мой давний друг Владимир Петрович Ошко и пригласил приехать в выходной день на базу отдыха завода им. Коминтерна в Любимовку.
- На празднование 35-й годовщины освобождения Днепропетровска приглашены многие участники боев за наш город и среди них маршал авиации В.А. Судец. Я думаю, что тебе будет очень интересно с ним познакомиться.
...Вскоре приехал маршал, запросто, без протокольных церемоний со всеми познакомился, поговорил с детьми, рассказал о последних столичных новостях, покорив собравшихся непринужденностью и бархатным, истинно маршальским баском.
Уже за столом, неожиданно изменив тему разговора, Владимир Петрович сказал:
- Владимир Александрович, мы все по молодости на фронт не попали, но среди нас есть один, почти ровесник, успевший повоевать, и кивнул в мою сторону.
Маршал кивнул мне, показывая на стул, на котором сидел адъютант, пересадив его по правую от себя руку, а когда я уселся, велел нам налить.
- За фронтовое братство, - сказал маршал, протягивая мне руку с фужером.
Буквально несколькими фразами я рассказал свою военную биографию, не останавливаясь на деталях.
Маршал внимательно слушал, потом на мгновение задумался и, не торопясь, как бы вспоминая и взвешивая каждое слово, сказал:
- Я был членом Военного Совета 2-го Украинского фронта. Однажды мы получили приказ Ставки дать оценку действиям в боевых условиях и сообщить о случаях сдачи в плен или перехода на сторону противника военнослужащих, призванных с освобожденных от оккупации территорий. По многочисленным сведениям, полученным от политорганов и контрразведки «СМЕРШ», мы составили доклад, где однозначно говорилось, что случаев таких со стороны побывавших в оккупации не было. Были случаи, но не с теми, кто был в оккупации, - закончил маршал.
Ю.А. НЕФЕДОВ, из книги «Поздняя повесть о ранней юности», №35, 2004