Так мы далеко не уйдем, если больные будут командовать нами. Я махнула на него рукой и подошла к мужчине, лежащем на носилках с раненой рукой. Он отвечал мне нехотя и тихо, жалуясь на боли в ногах. «Бесолова, что Вы будете с ним возиться, когда его надо в больницу!» - за это заявление я хотела выгнать его в шею, этого паршивого труса. Я разрезала больному брюки по шву и увидела открытый перелом голени. Нужны шины – шин нет. Они спрятаны где-то у завхоза. Безобразие. «Введите больному морфий», у раненого шоковое состояние. «Ему надо ввести камфору, посмотрите, какой у него пульс!» - кричал мне Л. В промежутке между прибытием раненых я отдаю распоряжения: принести все кушетки сверху; оборудовать второй перевязочный стол; заготовить шины, посторонним удалиться из амб. Л-ка отпустила домой с тем, что он вернется к 15 ч. Осталась я. Эп. и Лейот, которая была способна только регистрировать р-ных. У нас скопилось 4 тяжелобольных. Куда их деть, куда направить, где транспорт? Звоню в штаб ПВО города. Отвечают: «Несите в III больницу на носилках».
«С ума не сходите, пришлите машину во II амб. в распоряжение главврача”. Звоню вторично: “Куда девать легкораненых, оставшихся без крова?» «Оставляйте у себя!» Звоню в III больницу: «Готовьтесь к приему тяжелораненых». Приехала грузовая машина. Носить раненых некому. Было несколько мужчин евреев. Один мне заявил, что он своего брата поднесет, а других не будет. «Паршивец! – кричала я ему. - Как ты смеешь так рассуждать? Бери носилки или я тебя выгоню из амбулатории!» С большим трудом удалось погрузить раненых. С ними я послала санитарку Олещук. Они поехали через содрогающийся город. Шофер наблюдал сцену погрузки и обеспокоенно спросил: «Кто будет снимать больных с машины?» Какие все трусы, негодяи. Сейчас они меня боятся. Поэтому и слушаются. «Оставшихся больных перевести в соседнюю комнату!» – даю я распоряжение. Одна еврейская мамаша и папаша не желают переносить своего ребенка: «Она останется здесь!» «В таком случае вон из амбулатории!» Нехотя перешли они в другую комнату. Одну сестру тошнило, другая заявила, что она уже работает больше восьми часов. Как я их всех презираю, мне хочется их всех выгнать, остаться одной. Пришла д-р Михайлова. Опять приближается гул страшного бомбардировщика. Он сейчас с бреющего полета спустит бомбу. «Где?» «На чью голову?» Стены содрогаются, у меня начинает болеть поясница. «Как бы не разродиться?» Я ничего не ела, спала только 2 часа, т.к. в эту ночь легла после часа ночи. Уходя, М. сказал: «Везут боевые снаряды». Как целовал он меня, уходя: «Миличка, ты должна беречь себя и нашего сына».
Вдруг опять стены задрожали, я села на каменный пол, опять повалилась штукатурка, задрожал весь пол, покривились железные ставни окон. В подворотне стало темно. Было впечатление, что мы объяты дымом. «Так работать невозможно, надо уйти», - говорили все кругом. Рядом, через два дома, до основания разрушилась гостиница. «Сейчас поступят тяжелораненые, засыпанные – как уйти?» Самолеты не дают нам высунуть головы из подворотни. Я уже 5 раз снимала халат и надевала вновь. Наконец доктор М. уговорила бежать к ней в подвал. Мы бежали изо всех сил. «Как бы не родить!»
Мы в полуподвальной квартире. Какое блаженство! Я улеглась на диван. Усталость побеждала, по телу пробегала судорога. Диван стоял между окном и стеклянной дверью. Я рассчитала, осколки стекол будут лететь параллельно двум стенкам дивана. Я лежала в прямоугольнике, куда стёкла не должны были попасть. Уже 22 часа. Я несколько раз порывалась встать и пойти домой, но страх, нервная и физическая усталость не давали мне собрать силу воли, чтобы выйти на улицу. Напротив из дома выехала груженая машина. Какой- то майор вывозил свою семью. Работники пожарной охраны со своими женами выезжали на пожарной машине. Может быть, встать и влезть на грузовую машину? Уехать, бросить всё? Я больше не могла вынести стрельбы. Надо идти на Первомайскую, где жила, там живут все военные, Маир придет за мной, если он в Гродно. Нет сил, нет энергии. В животе сын устраивает бомбардировку. Весь живот содрогается, даже платье шевелится. Нет сил бежать, я тогда потеряю и Маира, и сына, и свою жизнь. Началась канонада, страшный грохот содрогал землю. Уже темно. По улицам едут машины. Одновременно с канонадой слышна ружейная стрельба. Люди бегут из города с узлами, детьми. Вдруг стены запрыгали вокруг меня, раздался звон и вся стеклянная дверь рассыпалась на мелкие кусочки и полетела вглубь комнаты. На меня не попало ни одного стекла. Я ждала, что вот- вот стена полетит вслед за дверью, но она осталась на месте. Я схватила свой портфель и подушку и выбежала в соседнюю комнату, где улеглась на полу. В погребе, где сидело 15 человек, поднялась паника. Часть сидящих ушла в более глубокий погреб. На полу я пролежала до 5 утра. Всё стихло. В городе не было ни Красной Армии, ни немцев. Начался грабеж пекарней.
Итак, после непрерывной бомбардировки в течение 24 часов наши сдали город. Это чудовищно, но факт!
Так началось утро 23 июня 41 года. Этот день прошел в грабеже. Ломали уцелевшие витрины, тащили всё, вырывая друг у друга. Я пошла посмотреть на немцев. Всего я увидела 4-х откормленных, хорошо одетых немцев. Дошла я до амбулатории. Там лежал обескровленный раненый с холодными руками и ногами. Он умирал от малокровия, и я была беспомощна ему помочь. Нет крови, нет сыворотки, нет ничего. Есть мои беспомощные голые руки!
Я вернулась домой до прихода немцев в город. В комнатах на полу валялись стекла и штукатурка. У двери стояло два чемодана, упакованных Маиром, на столе записка. Слезы душили меня, я не могла больше держать себя в руках. Маир вчера приходил 5 раз домой, посылал за мной в амб. И вечером уехал один. Итак, у меня нет мужа, но есть надежда еще когда- нибудь его увидеть. Но эта надежда уменьшается с каждой партией самолетов, пролетающих в направлении нашего отступающего войска.
Вчера два раза был налет советских бомбардировщиков. Немцы стреляют метко. Снаряды разрывались совсем рядом с самолетами. Появился истребитель, который сбил один самолет. Он упал горящим недалеко от нас. Раньше мы боялись немецких самолетов, а теперь советских. Какое испытываешь блаженство, когда нет в воздухе самолетов. Круглые сутки вчера (24-го) в воздухе над городом парили немецкие самолеты-истребители, охраняя город. Это жужжание назойливой «мухи», от которой не отмахнешься. Нервы настолько напряжены, что каждый хлопок дверью заставляет вздрагивать: не бомба ли?
27/VI, 19 час. Сейчас относительно спокойно. Ночь почти не спали. За Неманом окружено около 2-х дивизий. Лес горит. Они могут выйти только к Неману, где немцы встречают их ураганным огнем.
Днем я сходила к д-ру Михайловой. В городе очень мало народа ходит. Всюду стоят немецкие машины. Они расположены по всему городу, нет их концентрации в одном месте. Всюду стоят указатели куда ехать, где полевой госпиталь и т.д. Висит приказ о сдаче оружия. Вся армия посажена на машины. Они меняются. Одни отдыхают, другие воюют. На питание наших красноармейцев они и смотреть не хотят. Всюду порядок, спокойствие и уверенность в победе. Наши отступают пешком, еле волоча ноги, голодные. Без отдыха. Немцы беспощадно поливают их пулеметным огнем и бомбами. Наших самолетов не видно. Ко мне пришла одна комсомолка, преданный советский человек, которая рассказала, как наши отступали и немцы их расстреливали. Она со слезами говорила: «Наша армия победить не может. Я вижу, какой контраст между ними. Бойцы расстреливают своих командиров».
Опять видела пленных довольных красноармейцев. Среди пленных командиров не встречается. Маира больше я не увижу. Пешком не сумеет уйти от немцев, в плен не сдастся. Как бы они ни отступали, его части будут передовыми по отношению к немцам. Да, прав был Маир, когда говорил, что вся первая партия, которая находится в Гродно, погибнет в первую очередь. Радио негде слушать. Мы совсем отрезаны от мира. Я не сомневаюсь, что Гитлер через Гесса заключил соглашение с Англией. Немцы говорят, что Л-д занят в первый день войны, бомбардированы Москва, Киев, Одесса, Ровно, Рига. Заняты Белосток, Вильно. Сегодня распространили слух, что немцы находятся от Москвы в 80 км.
Опять рвутся снаряды, я подскакиваю от каждого выстрела.
После возвращения из города я проплакала около 2-х часов. Бедный мой мальчик, он не вернется. Как он хотел иметь сына! Как он мне говорил: «Давай моего сына, я не могу больше ждать». «Боюсь, что я никогда не увижу моего сына, береги его, Миля», - сказал он мне в последний вечер. В последний месяц он ни на одну минуту не хотел оставаться без меня. Он дежурил, и мы вместе шли проверять караул. Возвращались мы поздно. Он нежно вел меня, держа за плечи и крепко целовал в губы, лоб, глаза. Какой лаской, нежностью и заботой окружал меня Маир. Такое счастье и любовь, не знающая границ, недолговечны. Неужели я уже получила свою порцию счастья за эти 8 месяцев нашей совместной жизни. Ребенок, который уже живет внутри, меня не очень занимает. Главное – это Маир. Он просил беречь себя и ребенка. Вчера у меня начались небольшие схватки. Я ходила за картошкой, ее носила и вечером себя плохо чувствовала, но все обошлось благополучно. Теперь не буду носить ничего тяжелого. Я решила (если Маира не будет) назвать сына Маиром, а дочку Любовью. Хотя это имя некрасивое и я ему никогда не симпатизировала, но оно отражает в себе целую жизнь, полную красоты и нежности. Я хочу себя примирить с мыслью, что Маира я больше не увижу. Сердце разрывается на части, когда я вижу перед собой его прямую, честную душу.