Опекуны по согласованию с судебными чиновниками решили сделать вид, что поверили крестьянским объяснениям, будто барин по дороге скончался от болезненного припадка. Иначе пришлось бы отправить на каторгу чуть ли не всю деревню и лишить рабочей силы несовершеннолетних детей, получавших и без того скудное наследство. Братья Достоевские на семейном совете приняли решение отдать отцовское поместье сестре Вере, которая выходила замуж за А.П. Иванова, и до революции Даровое было в их собственности.
«Пристрастие его к спиртным напиткам видимо увеличилось, и он почти постоянно бывал не в нормальном положении. Настала весна, мало обещавшая хорошего… Вот в это-то время в деревне Чермашне на полях под опушкою леса работала артель мужиков в десяток или полтора десятка человек; дело, значит, было вдали от жилья. Выведенный из себя каким-то неуспешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостью и вслед за тем, убоявшись этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему!..». И с этим возгласом все крестьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгновенье, конечно, покончили с ним…» (Из воспоминаний А.М. Достоевского.)
Михаил Андреевич был похоронен возле приходской церкви соседнего сельца Моногарово, со временем могила его была забыта и потеряна. Крест, поставленный недавно, лишь примерно обозначает ее местонахождение.
Нам остается напомнить читателям «Своими именами», что 1981 год ЮНЕСКО объявило годом Ф.М. Достоевского. Выходило по этому случаю и много материалов в периодике о семье писателя. В моем домашнем архиве сохранился журнал «Советский воин», №11 за 1981 г., где на стр.34 под рубрикой «Страница книголюба» опубликован материал «Роду Достоевских 475 лет» Э. Гусевой. Здесь же опубликованы портреты матери и отца писателя и рассказывается, что в связи с юбилеем в Брестском краеведческом музее готовится интересная экспозиция, посвященная памяти великого писателя. Музейные работники и краеведы представили уникальное собрание местных грамот, в которых как бы оживает Достоево. Первое упоминание о селе – в летописи 1452 г. 6 октября 1506 г. пинский князь Федор Ярославович выдал далекому предку Достоевского Даниле Ивановичу Иртищеву грамоту на вечное пользование селом.
«К ХVIII веку род Достоевских, не принявший католичества, обеднел и захудал, - говорится в исторической справке музея.– Дед писателя нес скромную службу протоиерея в глухом городке Подольской губернии Брацлаве; младший сын брацлавского пастыря Михаил (отец писателя) построил свою жизнь необычно и своевольно, еще не достигнув совершеннолетия. Он бросил Каменец-Подольскую семинарию, бежал из отчего дома и поступил в Московскую медико-хирургическую академию. Потом работал в госпиталях, стал врачом столичной бедноты. В Москве, в здании Мариинской больницы для бедных, в 1821 году родился Федор Михайлович»…
Далее рассказывается о селе Достоево, отмеченном дипломом III степени ВДНХ СССР. Это небольшое село, имевшее до революции питейный дом, хлебозапасный склад да лавку. К 1981 г. селение превратилось в современную деревню. Сельской школе присвоено имя Ф.М. Достоевского, и при ней создан музей.
Олег Романов
ФУТБОЛ 1942-го
Очень трудная тема. Когда брался за нее в 1980-е, друзья, в том числе и киевские, отговаривали: “Не надо, увязнешь. Для кого эти ребята герои, для кого...
Кормились на хлебозаводе, играли в футбол с немцами. Вот и признали их только через 20 лет, в 1965-м”.
Поехал в Киев, и улыбнулась мне большая удача. С помощью местных коллег отыскал троих участников тех игр, которые в народе и без нас, журналистов, называли “матчами смерти”. Уговорил, умолил, упросил.
Да, их оставалось только трое из всех семнадцати ребят - Василий Алексеевич Сухарев, Макар Михайлович Гончаренко и Владимир Николаевич Балакин. Если честно, то Сухарев, подрабатывавший в конце жизни почтальоном и еще недавно сноровисто разносивший телеграммы, тогда только поднялся после инсульта, тревожить его долгими расспросами не решился. Но всё рассказанное футболистами киевского “Динамо” расшифровано, я не менял в их повествовании ни слова. Не нуждалось свершенное динамовцами в лакировке, в отбеливании. Я приходил в аскетичную квартирку азартного игрока-лошадника Балакина, потом бежал в ухоженное жилище Гончаренко и часами записывал. Нет, не рассказ, а исповедь. И чем дольше продолжались наши беседы, тем откровеннее становился угрюмый Балакин и все больше подробностей выкладывал живчик-балагур Гончаренко. Верю каждой их фразе, каждому тяжелому вздоху.
В главные герои “Матча” выбран вратарь киевского “Динамо” Раневич. Ясно, что его прообраз - Николай Трусевич, известный всему Киеву и Советскому Союзу.
Центральный защитник “Локомотива” Владимир Балакин вспоминает, как выходил из окружения, как был сдан врагу в несчастливый день 21 сентября 41-го Киев, как попал в плен и как встретил в лагере бывшего нападающего “Динамо” Колю Коротких. Тот иногда приезжал даже на матчи в синей чекистской форме. Но успел сменить ее на солдатскую гимнастерку. Потом Володя Балакин все изумлялся: как это Коротких не боялся играть с немцами? Ведь его знал весь Киев. Могли бы выдать. А он играл и играл. Но донесли, и Коротких после той, последней игры первым из киевских динамовцев замучили в гестапо еще на допросах.
А Трусевича они встретили в концлагере в Дарнице. Бродили с Коротких по лагерю в поисках хлеба - его по-тихому перебрасывали через проволоку жители соседних деревень - и вдруг наткнулись на спящего мужика с длинными, прямо налитыми мускулами ногами, торчащими из солдатских галифе не по росту. Балакин подумал, что такие здоровенные ноги видел только у вратаря киевлян Трусевича. Спящий поднялся. Это и был Трусевич. Вратарь и бывший солдат пулеметного взвода шутил, не унывал сам и не давал отчаиваться другим. “Зря ты, Володя, не перешел к нам в “Динамо”. Дался тебе этот “Локомотив”. Ведь приглашали, - подтрунивал он над Балакиным. - Теперь жди конца войны. Ладно, не грусти, победим немца, может, еще и возьмем”.