Присяжные ушли к себе, судья уединилась, не прореагировав никак на сказанное ей вослед кем-то: «Позвоните. Позвоните». Остался лишь недоумевающий зрительный зал и озадаченные отстрочкой своей участи подсудимые.
Судья вернулась минут через сорок, вызвала присяжных в зал и объявила им результаты своего уединенного размышления: «Вердикт представляется мне не ясным. На вопрос под номером 27 вы дали противоречивые ответы». Она отправила присяжных заседателей уяснять свои решения.
Разочарованная публика вывалилась в коридор, где ее ждали с новостями телекамеры и остальной народ. Новостей не было.
Прошел час. Ещё одно просеивание зрителей через кордон приставов: журналисты и родственники подсудимых, остальным на всех несколько оставшихся свободными мест. Вновь судья вводит присяжных, берет из рук старшины вердикт, долго его читает, прочитав, долго складывает листки, подбивая их нервно друг к дружке звонким стуком о столешницу, сумрачно продолжая всё время о чём-то думать и, наконец, объявляет вновь: «Вердикт не ясен в вопросе под номером 14. Если вы ответили так в вопросе номер 27, то это теперь вступило в противоречие с вопросом номер 14».
Кажется, что с подсудимых опять снимают накинутую было на эшафоте петлю, чтобы дать им подышать минуту-другую. Все повторяется. Снова нетерпеливо и взволнованно дышит коридор людским ожиданием.
Через сорок минут запускают народ в зал. И опять судье «вердикт не ясен», и опять присяжные заседатели отправляются его дорабатывать.
Что происходило в эти часы в совещательных комнатах судьи и присяжных, с кем велись переговоры и уговоры, кого ломали через коленку, кого настоятельно предостерегали подумать о себе и своих близких - всё покрыто тайной, судебной тайной.
Шесть раз повторялась мучительная экзекуция «уяснения вердикта». Решения присяжных - оправдательного ли, обвинительного ли - все это время, на протяжении пяти (!) часов, никто не знал. Было ощущение, что от ожидающих решения своей участи подсудимых каждый раз отрезают по кусочку, и если первая операция была болезненной, то на шестой или седьмой раз привычной и только раздражающей неизвестностью будущего.
В седьмой раз подсудимых и публику позвали в зал в час ночи, без пяти час – если точнее. Закрылись двери зала. Приставы решительно отсекли от закрытых дверей всех непопавших. И вдруг к ужасу оставшихся ждать в холле рядом с судейской открылась комната и оттуда в коридор выступили шестеро крепких ребят в чёрной униформе с автоматами, в бронежилетах. Тюремный спецназ! Выход конвоя означал лишь одно: будут брать! пропали мужики! Отчаяние, подступившее к горлу, злость на присяжных, в долю секунды мелькнувшее: купили их или так сломали? - тут же подавленное в себе воплем: да какая разница! - празднуй теперь, Чубайс! торжествуй, иуда! И тяжёлый мерный топот коротких сапог спецназа, но не к дверям зала, нет! - к судебным приставам, проститься, руки пожать и на выход. Что?! Не нужны?! Выходит, оправдали!.. Но это знал или мог догадываться только тот, кто видел уходящий прочь тюремный спецназ, в самом судебном зале напряжение только нарастало. Петля, накинутая на шею подсудимым в седьмой раз, уже не терла и не давила, с ней свыклись. Получив от старшины присяжных вопросные листы, судья, скрежетнув зубами, с раздражением пробежалась по ним. Додавливать присяжных дальше она не решилась, сдалась. Старшина вышел к трибуне и стал зачитывать ответы присяжных на поставленные перед ними вопросы.
На первый вопрос «Доказано ли, что 17 марта 2005 года на Митькинском шоссе был произведен взрыв с целью прекращения жизни председателя РАО «ЕЭС России» А.Б. Чубайса?» присяжные ответили: «Да. Доказано». Голоса присяжных разделились так: семеро из двенадцати посчитали, что событие преступления доказано, но пятеро воспротивились, считая, что события преступления не было вообще, что это было не покушение на Чубайса, это была доказанная в суде имитация покушения. Получается, что коллегии присяжных заседателей не хватило всего одного голоса, одного-единственного, чтобы отвергнуть утверждение прокуратуры о всамделишном покушении на Чубайса! Если бы голоса присяжных разделились поровну, то суд вынужден был бы признать, что покушение на Чубайса – всего-навсего инсценировка, имитация, мнимое преступление.
Старшина присяжных продолжал читать чуть осевшим от волнения голосом: «Доказано ли, что Квачков, Яшин, Найденов и Миронов участвовали в преступлении?». И, глянув в ответ, произнес: «ДА. ДОКАЗАНО». Зал глухо охнул. Видно было, как оперлась на впереди стоящий парапет мать подсудимого Ивана Миронова, как побелели скулы у отца Александра Найденова. Беспомощно заоглядывались адвокаты защиты. Это то, что успел уловить, выхватить взгляд, то, что закрепило сознание. Самое удивительное, что я не видела лиц самих подсудимых, да просто потому что не решилась глянуть в их сторону, не хватило меня на то. Ведь если уж моё сознание тут же переплеснулось через край отчаянным воплем «За что?! Да что это творится?!», каково было их бедной душе услышать это! Но окраинное не зрение даже, сознание ухватило всё же их твёрдые, жёсткие лица. Непроницаемые. Без малейшего набежавшего облачка на них. Как стояли, так и продолжали стоять, не выдавая своих чувств. Всё это уложилось в какую-то секунду. Уже в следующий миг старшина присяжных спиной, он стоял за трибуной спиной к залу, ощутив холод ужаса зала, поспешил уточнить торопливо: «ДА. ДОКАЗАНО. – ТРИ. НЕТ. НЕ ДОКАЗАНО. - ДЕВЯТЬ».
В зале всё это время царила тишайшая тишина, но и в этой тишине слышно стало, как в один миг всё переменилось вдруг – угрюмость и разочарование сменились ликованием и радостью, люди молча, ликующе переглядывались, благодарно взглядывали на присяжных, по некоторым лицам катились слезы. ОПРАВДАЛИ! Таков был главный смысл этого ответа.
А старшина продолжал читать вопросы о причастности теперь каждого из подсудимых к событию на Митькинском шоссе. И у Квачкова, и у Яшина, и у Найденова – у всех был один и тот же счет: трое присяжных считали их причастными и виновными, а девять народных судей признавали непричастными и невиновными. Когда дело дошло до последнего подсудимого – до Ивана Миронова – все в зале уже как-то расслабились, полагая, что и тут не будет обвинения, ведь доказательств его причастности прокуратура не представила вообще. Невоенный человек, не умеющий ни стрелять, ни взрывать, кого не опознал ни один свидетель, на кого не указала ни одна экспертиза, у кого от безысходности прокуратура признала вещдоками травматический пистолет и паспорт, уж он-то каким боком может быть признан виновным на фоне всеобщего оправдания военспецов. Однако старшина, немного запнувшись, произнес: «ДА. ДОКАЗАНО. – ПЯТЬ. НЕТ. НЕ ДОКАЗАНО. – СЕМЬ». Зал снова глухо охнул. Сказанное было похоже на недоразумение, но это был вердикт присяжных. В этот миг стало понятным, для чего так долго просили присяжных уяснить вердикт, под чей приговор ломали и уламывали коллегию. В этот миг стала понятной до конца политическая цель процесса.
Иван Миронов – сын экс-министра печати Бориса Миронова – по команде сверху должен был быть приговорен. Во все времена политическая месть отцу путем расправы над сыном – старый, испытанный способ отмщения своим противникам подонков во власти, среди которых Чубайс – самый одиозный, но не самый высокопоставленный.
Теперь стали ясны и противоречивые чувства на лице судьи, которая была довольна, что присяжные не подтвердили имитацию покушения, но удручена оправданием подсудимых, и, прежде всего, заказанного ей свыше Ивана Миронова. Теперь стал понятен и нескрываемый, видный со стороны раздрай в коллегии присяжных, когда народные судьи, убежденные в невиновности подсудимых, обнаружили в своей среде «обработанных» и «засланных» товарищей, продавших голоса за какие-то только им ведомые краюшки хлебца с кусочками маслица. И всё же, всё же честных и совестливых, верных присяге и мужественных, не сдавшихся и не сломленных в этой коллегии было БОЛЬШИНСТВО!
Эти семеро смелых, эти лучшие представители нашего народа, чьих имен никто не знает, но о ком молились в тот день во многих монастырях и церквях России, на кого надеялись в этот день во всех уголках России, кого мысленно благословляли в каждой обездоленной Чубайсом семье, а таких семей в России девяносто семь процентов! – они выполнили свой гражданский долг – показали власти, что народ не сдался, не продался, и тем заронили надежду в миллионы людей, решивших уже, что с Россией все кончено. Нет, не кончено, пока есть в нашей стране присяжные заседатели, которые под страшным давлением, под семикратным прессом устояли и настояли на ПРАВДЕ. Да благословит Бог вас, дорогие безвестные нам присяжные, да благословит Бог и ваши семьи!