Скотт пишет, что в США любой 12-летний мальчишка без труда работает пилой и рубанком, а в Магнитогорске приходили на стройку и комбинат рабочие, которые никогда в жизни не видели даже молотка, поскольку колышки для кибитки они забивали единственным имеющимся в хозяйстве инструментом – подходящим камнем. А строить им надо было по тем временам самое передовое в мире предприятие с самым мощным, порою еще никем не испытанным оборудованием.
Если бы трудности можно было оценить количественно, то, пожалуй, у них трудности на пару порядков были большие, чем при строительстве нашего завода, хотя мне и моим товарищам порой казалось, что у нас самое проклятое место если не во всем СССР, то уж в системе Министерства черной металлургии – точно!
Так вот о том, что меня поразило. У нас первый колышек разметки завода его первый главный инженер М. Друинский забил в степи на окраине города Ермака в 1962 году, а первый металл был получен через 6 лет - в 1968 году.
А магнитогорцы в первом квартале 1931 года начали земляные работы и закладку фундаментов основных цехов комбината, в конце 1931 года были готовы к пуску первая батарея коксовых печей и доменная печь №1. Первого февраля 1932 года в Магнитогорске был выплавлен первый чугун. Через год? Через год!
А в 1935 году Скотт написал: «Дела на доменных печах шли очень хорошо. Часто они производили больше, чем предусматривалось по американскому проекту, где ежедневная мощность одной печи составляла тысячу тонн. Выпускаемый чугун был хорошего качества.
…В 1935 году Магнитогорск произвел больше чугуна, чем все предприятия в Чехословакии, Италии или Польше». Ё-мое, вот это темпы!
Причем одновременно с комбинатом строился весь город со всей социальной инфраструктурой. Строился на высочайшем тогдашнем уровне, я выше цитировал Скотта – у магнитогорцев было 24 зрительных зала, в которых играли пьесы 9 театров, и это на 220 тысяч жителей. Москва и сегодня такой плотности не знает.
О медицине вдобавок к уже упомянутому: «Любой больной в Магнитогорске получал самые лучшие медицинскую помощь и заботу, какие только могло предоставить общество. Город тратил четвертую часть своего бюджета на медицину. Жители Магнитогорска воспринимали предоставляемое обществом медицинское обслуживание как нечто естественное, само собой разумеющееся, как одну из нормальных функций своего государства. Им казалось немыслимым, что в Америке у многих врачей нет пациентов, в то время как множество больных мужчин и женщин не получают медицинской помощи».
Но я хотел бы привести не его перечисление больниц, а его несколько комичные воспоминания, которые живо напомнили мне собственные в молодом городе Ермаке.
«В 1935 году я впервые испытал мучения, связанные с посещением советского зубного врача. (Пропущу описание процедуры пломбирования одного зуба, после которого Скотта отправили к стоматологу-хирургу) …Я пришел на несколько минут раньше и обнаружил очередь приблизительно из двадцати человек, сидевших на стульях вдоль стены коридора, ведущего к кабинету этого врача. Я занял свое место в конце очереди и стал ждать. Почти каждую минуту дверь открывалась, выходил бледный пациент, украдкой сплевывал в большую заляпанную кровью плевательницу и покидал поликлинику, посасывая свой носовой платок. Следующий человек из очереди вставал и нетвердой походкой направлялся в кабинет. Когда я был уже в середине очереди, ко мне незаметно подошла медсестра в грязном белом фартуке; в руках у нее был шприц.
«Какой зуб, товарищ?» — спросила она. Я ей показал, и она сделала мне в челюсть укол, от которого голова пошла кругом. Когда передо мной осталось два человека, из кабинета вышел сам зубной врач. Это был здоровенный черноволосый детина лет тридцати пяти, рукава у него были засучены, очки в роговой оправе забрызганы кровью. Он дошел до конца коридора, закурил, сделал несколько затяжек и затем зашагал обратно, не глядя по сторонам.
Когда подошла моя очередь, я вошел в кабинет и не успел сесть в кресло, как сестра внесла лоток, в котором лежали простерилизованные зубные клещи и еще какие-то инструменты, а другая сестра тем временем повязала мне вокруг шеи грязный фартук.
«Какой зуб, товарищ?» — спросил врач, взяв в одну руку клещи, а в другую — молоточек-долото. Я ему показал и не успел опомниться, как вырванный зуб уже лежал в лотке вместе с клещами. Тут же появилась еще одна медсестра, неся лоток с только что простерилизованными инструментами для следующего пациента. Я вышел из кабинета и сплюнул в плевательницу.
Думаю, что с точки зрения зубоврачебного искусства удаление зуба было выполнено отлично. Этот зубной врач, несомненно, имел большой опыт, и были соблюдены элементарные правила стерилизации и санитарии. Но с психологической точки зрения это была жестокая процедура. В Магнитогорске не хватало врачей-стоматологов, как, впрочем, их не хватало повсюду в Советском Союзе. Большинство из них работали по две смены ежедневно и зарабатывали от 800 до 1200 рублей в месяц».
Что поделать, согласимся, для пациента эта процедура, конечно, не из радостных, но в те времена врачи лечили, а не выуживали деньги из бумажников пациентов. Кстати, примерно в это время (1937 год) среднемесячная зарплата по СССР поднялась по сравнению с 1928 годом в четыре раза и составляла 254 рубля. А тут зубной врач, как видите, совершенно официально зарабатывал до 1200, чуть ли не впятеро больше. Правда, работал «без дураков», а его ошибки вполне могли посчитать и вредительством.
На высочайшем, не доступном Западу социальном уровне строились и производства комбината. Вот Скотт перешел работать на коксохимический завод комбината: «Коксохимический завод тратил значительные суммы денег на «культурные» постройки и мероприятия. Был сооружен громадный банный комплекс с раздевалкой и рестораном для рабочих. Комплекс был хорошо оборудован, и рабочие имели возможность возвращаться домой чистыми, избегая той постоянной грязи, к которой привыкли шахтеры и рабочие-коксовики в Англии, Германии и даже в Соединенных Штатах. Было построено и здание клуба, где размещались хорошая библиотека, бильярдная, комната для занятий музыкой, детская комната и многое другое. Деньги на всё это были отпущены из фонда, имеющегося в распоряжении каждого дающего прибыль, завода в Советском Союзе, предназначенного для повышения культурного уровня жизни рабочих данного предприятия».
И добавлю о совхозе, в котором Скотт участвовал в ремонте тракторов.
«Несколько забегая вперед, хочу сказать, что я приезжал в это же хозяйство четыре года спустя и обнаружил поразительные перемены. Петрова там уже не было, но несколько татар-трактористов все еще работали и с гордостью показали мне новое, только что выстроенное здание, где стояло очень много тракторов, о которых, по всей видимости, довольно хорошо заботились. Они сами стали отличными механиками, и почти вся имевшаяся в наличии техника была в полном порядке.
Само хозяйство выглядело процветающим. Одно из полей, на котором выращивали капусту, занимало площадь, должно быть, не менее ста акров. Посадки картофеля и посевы зерновых культур выглядели достаточно хорошо. Домашний скот был лучше, чем где бы то ни было еще в России».
И чтобы подытожить: «Тогда, в 1938 году, в городе было много, что стоило посмотреть. Часть глинобитных домишек и деревянных бараков исчезла, уступив место жилым домам из железобетона. Появились залитые светом мощёные улицы, городской парк и даже девятиэтажный «небоскреб» местного значения. Хотя город все еще находился на первоначальной стадии своего развития и было еще очень далеко до воплощения грандиозных планов создания образцового города стоимостью в миллиард рублей, который должны были, в конце концов, построить на другой стороне озера, но в нем уже насчитывалось пятьдесят школ, три института, два больших театра и полдюжины театров поменьше, семнадцать библиотек, двадцать три клуба, восемнадцать поликлиник и много других общественных и культурных учреждений». И это в чистой степи за 8 лет!