Я регулярно доплачиваю на пару дней вперёд. Иду утром доплачивать в очередной раз, когда вдруг мне говорят:
- Всё, выметайтесь с вещами, срочно! Чтобы в 10-30 вас уже не было!
- А в чём проблема?
- У нас все номера в гостинице уже зарезервировали по Интернету. И места для вас больше нет, и завтра, думаю, тоже не будет. Попытайте счастья в аналогичном заведении за углом.
Там тоже «мест нет и не будет», как это говорили в гостиницах во времена СССР. И так же понуро, как командировочные времён СССР, ждут контрольное время, то есть 14.00 часов, какие-то молодые японцы: «а вдруг тогда что-то появится». И в третьем «хостеле» тоже самое. Есть, конечно, заведения классом выше, 60-80 евро за ночь, но это – месячная зарплата трудящихся в украинской глубинке, мне эти деньги платить жалко. Но и там, вполне возможно, «мест нет и не будет» - это ночь с пятницы на субботу.
В Париже дефицит гостиниц. Я задавал французам вопросы:
- А частный сектор? Почему в разгар кризиса у вас даже в Версале или на вокзалах никто не приглашает переночевать к себе домой, с табличками за груди «Сдаю угол»? Как это было у нас даже в самые благополучные советские времена? И почему домашние пирожки с тележек не продают, ведь у вас страшный кризис?
- А вы думаете, что им это разрешат сделать?
У меня нет желания переплачивать алчным акулам парижского гостиничного бизнеса, тем более что я хорошо знаю, как стать на эту ночь бомжом и вообще ничего никому не платить.
Во Франции молодёжь много путешествует, и летом она ночует тысячами на улицах в спальниках. Средний класс предпочитает дешёвые кемпинги на море, куда приезжают семьями на машинах со своими палатками и спальниками, которые есть в каждой семье, при этом близлежащие гостиницы, рассчитанные на залётных «жирных котов», стоят полупустые даже в августе. В стране принят специальный кодекс туриста, согласно которому они имеют право смело ставить свою палатку на ночлег везде, в том числе и на частной земле. Но в конце мая в Париже в этом году было аномально холодно, 6-8 градусов с дождём и ветром, и я решил переночевать непременно в тепле.
В конце 90-х годов всё было проще. Для тысяч приехавших в Париж русских воротами в него являлась огромная ночлежка для бездомных на улице Шарля Фурье. Вечером приходили. Чем-то кормили, если не опаздывали к ужину. Мордовороты у входа и внутри поддерживали железный порядок, при малейшей попытке скандала драчунов изгоняли на улицу. Ночевали в огромных залах с койками в два яруса. В семь утра подъём, снова кормили, в восемь утра с вещами - на выход. Документы не спрашивали. На следующий вечер повторялось то же самое, свободные места в этой ночлежке в Париже, в отличие от Брюсселя, были всегда. Внутри были туалеты, душевые и даже рентгенкабинет, где можно было провериться на туберкулёз. Ночлежка была тогда полна нелегальными мигрантами, в массе своей молодыми и здоровыми мужиками, «на которых пахать можно». Надписи внутреннего распорядка были на французском и на польском. Огромные массы «голосующих ногами» поляков наглядно демонстрировали собой «успехи» пресловутых польских реформ и шоковой терапии.
Французы рассказывают, что лет 40 назад нищих и бездомных в стране почти не было, как и в СССР. Сегодня они в ужасе говорят, что так не может дальше продолжаться, в частных беседах со мной упоминают о грядущей революции, хотя французские СМИ тщательно избегают этого слова применительно к будущему их страны.
Сегодня Францию захлестнули как волны миграции, так и множество «отечественных» бомжей. Телефон срочной помощи бездомным «115» перегружен, дозвониться по нему невозможно. Ночлежка на улице Шарля Фурье ныне забита под завязку и «залётных» больше не принимает. Другая ночлежка, около станции метро «Клигнанкур», тоже перегружена, но некоторые бездомные, которые не могут туда попасть, идут в регистратуру скорой помощи расположенного неподалеку госпиталя Бишат, где им разрешают подремать в тепле на стуле до шести утра. И есть, конечно, классический парижский вариант на зимний сезон – метро, я его и выбираю.
Тяжелые вещи кладу в автоматическую камеру хранения при моей гостинице, оставляю себе маленький свёрток со спальником и мягкими вещами, подложить под него, чтобы было мягче спать на бетоне. С утра иду смотреть великий Париж, в середине дня Лувр, а вечером иду в расположенный рядом знаменитый театр Комеди Франсез (французская комедия). Там, как всегда, аншлаг, все места заняты, много хорошо одетой буржуазной интеллигенции, публика попроще – на галёрке. Контраст между роскошью театра, его обстановкой, изысканной публикой, и тем, как я проведу эту ночь, ошеломляющий.
После спектакля, в начале двенадцатого ночи, спускаюсь в метро. На входе дежурной уже нет – в рамках программы «правительственной экономии» вечернюю смену сократили, летучего контроля внутри в эти часы тоже не бывает. Поэтому я прыгаю через турникет, как это делают в это время очень многие французы. Да и вообще, в этот вечер я уже бомж - какой с меня вообще спрос? Еду на станцию «Площадь Италии», где, по слухам, самое место таким, как я. Так и оказалось, там уже дремало несколько человек.
Заснул. В полночь меня трясут, кто-то из социальной помощи:
- Мсье, нужна помощь?
- Да вроде как бы нет, надо вздремнуть до утра, сегодня вечером приключилась невезуха с ночлегом.
- О, тогда вам как раз с нами. Пойдёмте!
Наверху автобус, куда социальная служба собирает бомжей с этого микрорайона. Нас десятка два, всех, кроме меня, они знают. Предлагают бутерброды, все жадно их хватают. Везут ночевать в район Нантера, на окраине Парижа, далеко. Там, подальше от центра города, где толкутся туристы, был отстроен огромный новый комплекс для обслуживания огромной массы парижских бомжей. Размеры его потрясают, пока ещё он функционирует на небольшую часть своих возможностей, с перспективой значительного расширения работы.
Порядок следующий.
Выходим из автобуса. Сдаём багаж, у кого он есть, в камеру хранения. Мордовороты на входе в спальный корпус, проверка на входе через миноискатель, чтобы не пронесли холодное оружие. Камеры на несколько коек, тепло, все спят в одежде. Кровати, покрыты каким-то дерматином, и нам дают две одноразовых как бы простыни из какой-то то ли бумаги, то ли синтетики, чтобы после ухода можно было продезинфицировать и не оставалось вшей, но в них нет необходимости. Обязательного подъёма в семь утра, в отличие от былых порядков аналогичного заведения на улице Шарль Фурье, нет. Утром кормят. Можно пойти в душ, побриться в умывальнике. В фиксированное время утром автобус отвозит привезённых вечером бомжей, кому это надо, обратно в Париж. Кто проспал, тех предупреждают: «Мсье, по бланку о «принятии вас на обслуживание» вы можете самостоятельно весь день ездить по Парижу на метро и электричках бесплатно».
Бросается в глаза разительное различие между массой посетителей ночлежек в конце 90-х и сегодня. Если раньше это были здоровые мужики, готовые грызть железо, чтобы как-то подработать во Франции, то сегодня это скорее опустившиеся дохляки, на всё махнувшие рукой. Когда-то основную массу составляли белые выходцы из совершенно разорённой Восточной Европы и арабских стран Магриба, сейчас очень большой процент стали составлять негры, а также много коренных французов. Очень заметно, что многие бомжи теперь психически не вполне здоровы, при СССР некоторых из них определили бы в психиатрическую лечебницу закрытого типа, но в рамках «демократии» такого рода вещи характеризуются как «карательная психиатрия» в тоталитарных режимах.
Я напомню, как проблема бомжей решалась во времена СССР, со слов одного из них. Достаточно было зайти в райком партии, и сказать: «Я бомж, документов нет, надоело скитаться, сделайте что-нибудь, помогите». И вопрос быстро и легко решался. Куда-то кому-то звонили, пристраивали в колхозы или как-то иначе, выправляли документы. Если не получалось, можно было зайти в соседний райком. В СССР не было огромных затрат на какие-то программы их адаптации, на ночлежки, бараки, одноразовые простыни, персонал, автобусы; и бомжи существовали больше после войны, но в 70-е и 80-е годы они стали большой редкостью.