Но после контейнера, оставшегося от первой смены, так ничего и не приходит. Литейные цеха ведь тоже отсыпаются. До двенадцати ночи, с перерывом на обед-ужин, и второму сменщику приходится слоняться по многочисленным соседним участкам и знакомиться с их производственным бездельем. Мастер на участке даже не показывается. Общаться с почемучками он не желает. Да и как объяснить то, что каждый должен понимать сам, – из общего котла можно брать только по ранжиру. От твоего желания ничего не зависит, сколько дадут – столько возьмёшь. Но это пока великая тайна, её не открывают, а вместо этого призывают всегда быть готовыми к большой «путине». Её ждут, о ней вздыхают.
А пока вздыхают, кто-нибудь да подкинет заманчивую мыслишку – опрокинуть стаканчик-другой креплёного винца вскладчину и скоротать тоску. Это товарищи постарше приносят с собой, они уже научены, что об их вынужденном досуге никто заботиться не будет. Впрочем, иногда мастер берёт тебя под локоть и отводит в самый дальний и тёмный участок цеха, на другой участок. Там уже несколько дней никто не появляется, бюллетенят. Скопилась целая гора заготовок. Работай, сколько хочешь – всё твоё. И расценки такие же – пять копеек за деталь. Мастер передаёт тебя местному наладчику и поспешно, как будто у него тьма неотложных дел, удаляется. Наладчик – здоровенный усатый дядька – выдерживает долгую печальную паузу. Слабоват вчерашний школьник для его участка. Деталька по расценкам та же, а по весу в десять с лишним раз тяжелее. Корпус коробки передач надо пять раз перетащить от станка к станку, установить, закрепить, расточить отверстия, проточить канавку, зачистить заусенцы. За те же пять копеек. Но почему?! Говорят, так рассчитали заводские экономисты. Чтобы не повышать себестоимость трактора все детали надо уравнять. Чисто экономическая логика. А у меня к концу смены не сгибаются руки: еле закончил тридцать корпусов, а надо было сто. Усатый наладчик сочувственно насмехается: не по Сеньке шапка. Какие же богатыри работают здесь за пять копеек, думаю я и стесняюсь спросить: записал он мне в выработку тридцать вымученных корпусов или нет? На следующий день в этот тёмный угол цеха ни ногой. Мой мастер и не настаивает.
Две недели первая смена почти полностью простаивает, вторая загружена от силы на треть. И только в третью неделю месяца и первая и вторая смены работают по производственному графику. Но этого уже безнадёжно мало. За последнюю четвёртую неделю надо наверстать две потерянные и с перевыполнением завершить оставшуюся. За одну неделю перевыполнить норму трёх. Вот где сияют золотым ценником оставшиеся дни, часы, минуты. Литейщики заваливают заготовками все цеховые склады и проходы. Тогда и сколачивается третья ударная ночная смена. Но и этого мало. На простаивающие станки переводятся станочники из соседних участков. А самые «узкие» цеха, где «горит» план, переводятся на график из двух смен по двенадцать часов, без выходных. В цехах дым стоит коромыслом, уши закладывает.
Первого числа каждого месяца завод объявляет о ста трёх или четырёх процентах перевыполнения плана как о чём-то будничном и привычном. Как будто не было никакой штурмовщины. Это больше всего удивляет почемучек-хорошистов. Но не это главное – они неотлучно отбыли весь табельный срок на рабочих местах, свои выходные отдали во благо общего трудового рывка, а зарплата оказалась втрое меньше ожидаемой. Втрое меньшей при общезаводской премиальной эйфории, когда почти все, кто, пританцовывая, фланирует по цехам, показывает друг другу расчётные корешки и светится от маслянистого счастья. Сравнивают оплаченные и менее оплаченные позиции. Кто-то не скрывает радости, таких – меньше, кто-то выясняет, что ему за ту же позицию недоплатили, и бежит разбираться в бухгалтерию. Кто-то откровенно и громко негодует – ему напоминают про прогулы. Всё это открыто, прилюдно. И только новички-хорошисты не участвуют в этом пиршестве – дележе начисленных итогов. Им нечего выяснять.
Ничего не поделаешь, сдельщина. Полмесяца простоя в зачёт не идут. А та лавина деталей, что штамповалась штурмовым методом в последние дни и часы месяца, в подавляющем большинстве ушла в зачёт бригад третьей смены. Они работают только по специальным приказам, для них своя – двойная бухгалтерия, от которой на их располневших лицах образуется загадочный прищур. «Штурмовикам» достаются те самые суммы, о которых мечтали хорошисты.
Почемучки смутно догадываются, что незаработанные ими деньги, на которые они так рассчитывали и которые казались почти в руках, перекочевали в карманы лысоватых передовиков-штурмовиков не просто так. Это – хорошо отлаженный приём. Под видом спасения плана отдать «спасителям» деньги молодых лохов. И ведь не придерёшься, «спасители» действительно своими мозолистыми юркими руками в считанные дни наверстали то, что юнцы натягивали бы месяц. Закон котловки. Это когда котёл общий, а кашу из него распределяют по заслугам. Кому больше, а кому меньше – решает авторитет-уголовник. Только теперь в роли авторитета – приказ дирекции о производственной необходимости. Нет никаких передовых бригад – есть котловка.
Поговаривали, что возник «передовой метод» ещё в годы первых пятилеток. На гулаговских стройках каналов, дорог и заводов-гигантов. Тогда штурмовали всё и вся. Тогда без этого было нельзя. Но с тех пор прошли десятилетия. С тех пор давно научились работать, сочетая и личный, и бригадный вклад в общее дело. Учли опыт Форда по организации поточного производства, пошли дальше – добились огромной производительности труда и эффективности. И кто-то решил, что это надо остановить. Тогда уголовную котловку и уравниловку реанимировал Хрущёв. И результат тут же выдался на-гора. Загубленная целина, Новочеркасск, срыв всех производственных программ. Что это за экономика такая, если половина цехов простаивает, а потом, в последнюю неделю месяца, бракованные детали сгребаются, словно мусор, из всех нор и углов и вбиваются в несчастные трактора? Разве такая экономика способна обеспечить качественными магнитофонами, мотоциклами и джинсами, негодуют хорошисты? Такая экономика даёт одну только вороватую возможность лысым папашам-штурмовикам отщипывать у молодых. Хорошисты и комсомольцы помалкивают и дуются на крупу от оскорбительного лохотрона. Они, сразу повзрослев, понимают: такая экономика не даст им ничего. Да и может ли такая экономика выжить сама по себе, спрашивают они? Зачем строить футбольные цеха-стадионы, если с их работой справится участок не больше школьного спортзала? Зачем эта гигантомания, если результат никакой? И главное – это так омерзительно: не стесняясь, грабить своих же… сыновей.
Но именно эту «экономику» торжественно в учебниках и киножурналах представляли социалистической и никакой другой. Такой намеренно наглядный урок «социализма», после которого попробуй переубеди. Кто сей педагог-новатор? Коллективный Хрущёв. Через его «школу» прошли десятки миллионов юношей и девушек. Что они делали в августе 91-го – хихикали…
Социалистическая экономика фантастически неэффективна. Об этом твердят все телевизионные экономисты. Тоже бывшие хорошисты. Почему неэффективна? Нет рынка, нет собственника, нет конкуренции. Она беззуба и нет в ней жизни. Только чтобы это доказать, пришлось за тридцать лет удушить, уморить, опутать чиновничьими оковами тысячи и тысячи выдающихся производственников, разорить их отлаженные предприятия. Навязать миллионам сбитым с толку юнцам психологию мелочного рвачества для своего кармана и небрежного безразличия к делу общему. Именно такими воспитывали будущих предпринимателей «свободного российского рынка девяностых», и они явились в изобилии и готовности. А на самом деле тогда убили нас как хозяев своей страны и судьбы. Выхолостили ложными мелочными жизненными целишками.