«Многие из значущих по достатку своему особ, не приверженных нам ни наружно, ни внутренно, имеют сильное влияние и между собой сношения как здесь, так и в Герцогстве Варшавском. Пребывание их в сем крае я нахожу весьма вредным и в том утверждаюсь мнении, что сего рода людей крайне необходимо удалить во внутренние российские города и тем прервать всю здешнюю и заграничную связь».
Письмо военному министру генералу М.Б. Барклаю де Толли, 19 октября 1811 года. Цит. по: Анисимов Е. Генерал Багратион: Жизнь и война. М.: Молодая гвардия, 2009. С. 423. http://a-dyukov.livejournal.com/666418.html
КУЛЬТУРА И КУЛЬТПАСКУДСТВО
ПОЛЬША, ГОРЬКАЯ ЛЮБОВЬ МОЯ...
- Любовь?! - слышу сразу недоуменный вопрос. А как я могу относиться к земле, за освобождение которой полегли в боях 600 тысяч моих братьев? Как я могу позабыть край, где пролетело немало дней моей трудной и прекрасной юности? И разве не я 20 октября 44-го года занёс в дневник строки:
Часовни, мадонны, кресты на околицах
И звон колокольный опять и опять...
То Речь Посполита за воинов молится,
Пришедших её от врага избавлять...
А ещё 27 июля того же года записал: «Старая беззубая полячка с выцветшим морщинистым лицом говорит: «Это хорошо, что Гитлера на той неделе не убили совсем» - «Почему?» - «Это для него слишком лёгкая смерть». А 8 августа совсем о другом: «Не могу забыть, как Ядвига трогательно говорила: «Ну?»... А в Гродно мы с сержантом Шаровым ночевали у одной панночки. Весёлая, приветливая, очень живая девушка лет 17-ти. Её мать в этот день куда-то уехала, и она была за хозяйку. Говорить с ней, слушать её голос, интонации было одно удовольствие... Ночевали мы замечательно. Она постелила нам всё свежее. Только не выспались. Она очень долго читала нам по-польски стихи...»
26 октября: «Перебрались на новое место. Стоим в хуторе, занимаем несколько домов. Мы - в прекрасном доме: просторно, светло, чисто. Старик хозяин болен. Хозяйничает его сын Олег, молодой парень. Встретить поляка с таким именем я не ожидал. Хозяйка – приветливая женщина лет пятидесяти. А украшение всего дома – большеглазая, белолицая, с родинкой на щеке, пугливая, робкая Чеслава.
Думаю, что долго тут не простоим. Ведь Августов уже взят. Подорвался на мине Голубев».
9 ноября: «Я сегодня дежурный по роте... Вдруг отворяется дверь и старшина зовет: «Бушин, иди сюда!». Повел меня в комнату к хозяевам. Там сидят за столом Ильин, старшина, Чеслава, повар Смирнов, хозяйка и Олег. На столе бутылка водки и закуска. До меня они, видно, уже выпили. Особенно хорошо заметно по Чеславе. Её красивые голубые глаза светятся мягко, застенчиво и в то же время весело. Она лепечет что-то нескладное и глупое. Старшина обнимает её, она не протестует. Бросается в глаза, что руки у нее грубые, рабочие, со шрамами от порезов, а лицо сейчас особенно красиво, нежно и женственно от рассеянной хмельной улыбки...
Олег наливает рюмки. Я предлагаю тост: «За свободную Польшу, нашего соседа и друга!» Олег пытается петь «Еще Польска не сгинела!..» Пьём опять за что-то. Я не могу понять, чем мы закусываем. Все смеются надо мной. Потом Ильин мне сказал, что это была кровяная колбаса, зажаренная в сале. Хозяйская свинина замечательна: мягкая, душистая...»
И мне вычеркнуть из памяти это доброе застолье с поляками и свой тост? Забыть волнующий голос Ядвиги и голубые глаза Чеславы?..
Её глаза - как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Её глаза – как два обмана
Покрытых мглою неудач...
Когда потёмки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Её прекрасные глаза.
Но вернёмся из той дальней дали, от Николая Заболоцкого в наши дни.
На страницах «Нашего современника», «Завтра», «К барьеру!», «Литературной газеты» продолжается обсуждение наших отношений с Польшей и в том числе – трагедия в Катыни. Правда, при этом порой делаются весьма странные заявления. Так, антисоветчик Алексей Балиев, клеймя «военную авантюру большевиков», пишет в «ЛГ»: «Стремление Советской России привнести в Европу революционную бурю привело к широкомасштабной советско-польской войне». Ты глянь!.. Поляки превосходящими силами вторглись, углубились на сотни километров в чужую землю, захватили Минск, Киев, множество других городов, огромную территорию, а Советская Россия вынуждена была вышибать их, и она, родина-то наша, представлена виновницей широкомасштабной войны. И дальше в неуёмном восторге: «Польша не только отбила наступление, но...» Да кто начал-то «наступление»? Кому пришлось его отбивать?.. Впрочем, об этом дальше.
Мне довелось ещё осенью 1992 года писать в «Советской России» об этой трагедии. Поводом послужило то, что на проходившем тогда в Конституционном суде процессе по иску КПСС к президенту Ельцину о незаконности его указа о запрете компартии (ныне некоторые авторы и даже коммунисты почему-то называют это дело Ельцина «делом КПСС») были представлены копии документов по Катыни. Приволокли эти копии в Суд два ельцинских прислужника – Сергей Шахрай, тогда высокопоставленный чиновник, и адвокат, до сих пор упорно именующий себя Макаровым, как бы адмиралом, хотя его настоящая фамилия вовсе не адмиральская. Они требовали приобщить копии к делу, но Суд их домогательства отверг. Первый прислужник куда-то сгинул, а второй, утратив половину тогдашней корпуленции, до сих пор сидит в Думе, как Макаров, и поучает нас, как надо жить. Другим поводом послужила для меня статья «Вся правда о Катыни» в еженедельнике «Русская мысль» (Париж, 23 октября 1992) некой Лидии Костромской из Варшавы.
Я писал в примирительном духе, о чём свидетельствовал и заголовок статьи - «Преклоним колена, пани». Статья кончалась так:
«Польша – страшная и радостная страница моей солдатской юности. Русским жолнежем-освободителем с автоматом в руках я пришёл на вашу землю, пани Костромская. Белосток... Кнышин... Ломжа... Августов... Мы шли по вашей прекрасной земле, то спотыкаясь от усталости, то падая под пулями, то с отчаянным криком «Ура!», то с песней. Песни были разные – и бодрые, лихие, и печальные, медленные. Тогда же, кажется, Долматовский написал:
А паненки томные и нежные
Слушали в надежде и тоске
Эту песнь, пропетую жолнежами
На чужом, но близком языке
Мне было тогда двадцать лет. А Ядвиге Лапич семнадцать. Я её не забыл...
Я писал эту статью долго и трудно. Заканчиваю 1 ноября, в воскресенье. Вчера у нас, русских, была родительская суббота, день памяти усопших. Сегодня у вас, поляков, праздник Всех Святых, тоже день поминовения. Как близко совпало! Снимем шапки, преклоним колена и помолимся, пани, у наших и ваших могил на чужих, но близких языках...»
И вот прошло почти двадцать лет. Где ныне пани Костромская? Не она ли, став Генеральным прокурором Польши, в 1998 году ответила на наш запрос: «Следствия по делу о якобы(!) истреблённых пленных большевиках в войне 1919-1920 гг., которого требует Генеральный прокурор России, не будет». Почему? Не будет – и всё! Не было никакого истребления! Нет, это не Костромская, это пани Хана Сухоцкая.
У той моей давней статьи было два эпиграфа: «Очень важно не дать замолкнуть Катыни. Поэтому все донесения, связанные с Катынью, должны подогреваться и сегодня. Геббельс» и «Это дело было триумфом Геббельса. Черчилль». Да и без того ясно, что неверно говорить «польская версия катынской трагедии», что точнее - «немецко-польская версия» и совсем точно - «фашистско-польская».