Вскормил кукушку воробей,
Бездомного птенца,
А он возьми да и убей
Приёмного отца.
И это при том, что Твардовский не мог знать, что его чадо отчубучит позже. В «Архипелаге», в «Теленке», вышедших уже после смерти Твардовского, он не только глумился над вскормившим его журналом и главным редактором - он врал и о себе, и о войне, и о стране. Чего стоит одно заявление о том, что если бы Гитлер победил, то ничего страшного: эка беда, справляли елку на Новый год – стали бы на Рождество, висел портрет с усами – повесили бы с усиками. За такие дела судить надо, а его нынешняя власть своими высшими наградами осыпала, в школы внедрила...
Не прав скульптор Суровцев и в заявлении, что Твардовский «один из первых стал говорить о потерях страны и армии в годы войны». А что, до этого уверяли, будто дошли до Берлина без потерь? Это кто же уверял? И дальше: «Потери были колоссальны, ни одно государство в мире не потеряло столько солдат, как СССР». Действительно, ни одно.* И не только солдат, но и мирных граждан. Так в чем же дело-то? И тут коммунисты виноваты? А дело, сударь, в том, что ни по одному государству в мире война не прошла своим страшным катком два раза – туда и обратно. И ни в одном государстве в мире ожесточенность борьбы не доходила до того, что более тридцати городов несколько раз переходили из рук в руки. Ни в Польше, ни во Франции, ни в самой Германии не было ни одного такого факта. Париж и Брюссель сразу были объявлены открытыми городами: не троньте их! Наконец, ни в одной стране мира немцы не ставили себе задачу истребления народа, расчистки нашей обширной земли под свой фашистский рай. Не Люксембургом же, не Палестиной им прельститься...
Главная книга Твардовского - «Василий Тёркин». Это о войне. И был он прежде всего поэтом Великой Отечественной войны.
Поставили памятник на Страстном бульваре недалеко от улицы Горького, откуда он ушел на войну, и от дома, где находилась редакция «Нового мира», которую он возглавлял пятнадцать лет. Рядом – деревья, деревья, деревья. Сейчас они прекрасны.
Ждали на открытие городского голову Сергея Собянина. Но ему некогда: пробки вышибал и готовился к открытию памятника Расулу Гамзатову, куда явится вместе с президентом, произнесут речи. Можно было ожидать, что вести торжественную процедуру будет председатель Союза писателей России или первый секретарь Союза, или кто-то из писателей-фронтовиков, допустим, Юрий Бондарев, который много печатался в «Новом мире». На безрыбье могли бы и меня, рака, пригласить, хоть я и неласково писал о некоторых публикациях журнала, о его любимых авторах. Но что делать, если безрыбье!.. Ан нет, в роли ведущего оказался эссеист Анатолий Салуцкий. А рядом – тов. Слуцкий, представитель одного важного фонда. Вместе они хорошо смотрелись, но заменить Бондарева не могли. Что им могут сказать хотя бы такие строки:
Взял шинель да по присловью
Смастерил себе постель,
Что под низ и в изголовье
И на верх – и всё шинель...
Впрочем, тут оказался и министр культуры В. Мединский. Он произнес хорошую речь. Видимо, был обрадован назначением ему в советники по театрам Тахира Гадельзяновича Иксанова, срочно выставленного перед этим с букетом роз из директорского кресла Большого. Министр даже прочитал наизусть «Я убит подо Ржевом». Жаль, что не решился прочитать до конца, остановился, как вкопанный – низзя! - как раз перед лучшими строками:
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть...
А казалось бы, разве не Мединский и Медведев подхватили знамя?
Из писателей было всего три человека. С ногой в гипсе на костылях приковылял неутомимый труженик весомого русского слова Владимир Костров. Как не прийти! Хорошо говорил и читал стихи Твардовского критик Андрей Турков, автор книги о поэте. Правда, в ней, к сожалению, есть странные пассажи. Например, автор уверяет, что поэма «Василий Теркин» «противостоял официальной пропаганде». Да как же тогда удавалось печатали её не где-нибудь, а во фронтовой газете «Красноармейская правда», где я в 1942 году и начал её читать? Или газета была личным изданием Твардовского?
Но в чем же именно поэма «противостояла»? Оказывается, официальная пропаганда «умалчивала о неудачах». Да неужто умолчала, что немец допёр до Москвы, а на следующий год – до Волги? Еще она «умалчивала о трудностях». Что, изображала войну как футбольный матч?.. И нет конца порокам пропаганды! Она еще и «все успехи приписывала партии и лично Сталину». Назвал бы тут хоть одного автора, хоть одну статью или книгу. Никого. Ничего. Не может.
А вот я знаю одного стихотворца, который победу в войне 1812 года приписал лично Кутузову. Он, стоя у его гробницы, вспоминал:
Народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!» Ты встал - и спас...
Лично, персонально спас, безо всякой партии. Кто же это сочинил? Кто показал себя таким оголтелым певцом культа личности? Александр Сергеевич Пушкин, беспартийный.
Но мало того, А. Турков уверяет, что Сталин, будучи тупицей и врагом отечества, «всех пленных объявил изменниками». Миллионы изменников, которые только и ждали, чтобы в плену оказаться, где их морили голодом. И когда же Сталин объявил их изменниками, где – в какой речи, приказе или хотя бы личном разговоре? Не знает. Он это списал у Радзинского. И где же справедливость – Путин недавно дал Туркову премию, а Радзинскому – ничего.
Еще был Андрей Дементьев. Ну, он на всех торжествах тут как тут. Неваляшка. А здесь был веский повод: однажды он сфотографировался рядом с Твардовским. Этот снимок стихотворец сунул в книгу, уж так оптимистично озаглавленную - «Нет женщин нелюбимых»! Мой друг Глазков Коля был гораздо более прав:
Женщины народ коварный,
Но – очаровательный.
А на обратной стороне фотографии с Твардовским – фотка, где известный немец Горбачёв вручает ему, Дементьеу, букет. Впрочем, там не совсем ясно, возможно, это он, Дементьев, только что вручил букет Иуде. А уж когда Иуде поставят памятник где-то за бугром, его друг непременно примчится и туда с букетом и речью сквозь слёзы и стихами:
Я ненавижу в людях ложь!..
А если бы мне дали слово, я прочитал бы всего четыре насущнейших строчки из «Василия Тёркина»:
Не зарвёмся, так прорвёмся.
Живы будем – не помрём.
Час придет – назад вернёмся,
Что отдали – всё вернём.
Перед церемонией открытия памятника дочерям Твардовского позвонили из министерства культуры: «Мы хотим пригласить Наталью Дмитриевну, вдову Солженицына. Вы не против?» Дочери, конечно, были решительно против. Действительно, это же было бы всё равно, что пригласить на открытие памятника Пушкину известную Екатерину Дантес. Правда, она к тому времени уже почила в Бозе, но всё-таки... Однако, представьте себе, мадам Солженицына припожаловала!
Поезд шёл, колёса терлись.
Нас не звали – мы приперлись.
Да ещё как! Родные дочери стояли в толпе, а её, как почетную гостью, Салуцкий пригласил на некое украшенное возвышение, подобие президиума. Она ещё и речь толкнула... Тут вспомнилось мне... Ведь покойный супруг её писал не только полубессмертную прозу, но ещё и вечно живые стихи. Однажды притащил их в «Новый мир»: надо, мол, напечатать. Твардовский взял. Потом Владимир Лакшин попросил тоже почитать. «Нет, - ответил главный, - не дам. Мне дорого ваше здоровье». Вот и я слишком хорошо отношусь к читателям и потому не буду пересказывать деревянную речь мадам Солженицыной, подобную деревянным виршам супруга.
А после открытия памятника мадам подошла к Валентине Александровне Твардовский с любезностями: «Какой прекрасный праздник! От души поздравляю вас!» И в ответ услышала: «Праздник был бы гораздо лучше, если бы вы украсили его своим отсутствием». Как! И это в лицо великой вдове бессмертного писателя, труды коего за счёт «Василия Тёркина» сейчас штудируют школьники?