Однако Маша заботы о ребенке и доме переложила на домработницу. Скотт пожимает плечами: «Судьба Маши была типичной для целого поколения молодых советских женщин, которые получили и использовали предоставившиеся им широкие возможности для образования. …Они хотели уделять как можно меньше времени готовке, мытью посуды и стирке пеленок. Это считалось делом прислуги, не обладавшей интеллектуальным потенциалом или же еще не получившей необходимой подготовки и образования, чтобы профессионально работать по какой-либо специальности». Надо сказать, что этакая прыть жены ошарашила даже американца: «Как я много раз говорил Маше, эта психология в некотором смысле напоминала психологию женщин, принадлежавших к аристократическим семьям левого направления до революции. Более того, я уверял ее в том, что если когда-нибудь поедем в Америку, то она сможет убедиться, как много женщин, работающих по своей специальности, сами моют посуду. Маша весьма скептически относилась к тому, что мы когда-нибудь поедем в Америку, и кроме того, мои аргументы казались ей нелогичными. Она преподавала математику, получала пятьсот рублей в месяц. Вере платили пятьдесят рублей в месяц, что было довольно много. Почему же Маша должна мыть посуду? Такое разделение труда представлялось ей нецелесообразным». А то! Хоть и не столбовой дворянкой, но хоть барыней пожить охота!
Маша занимала свой досуг более полезными занятиями: «…она серьезно занялась шахматами. В течение некоторого времени она удерживала первое место среди женщин-шахматисток Магнитогорска. Несколько позднее, когда открылась городская музыкальная школа, она поступила туда и начала учиться играть на рояле».
«Изячно» жить не запретишь!
Я не считаю, что организация индивидуального трудового соревнования рабочих между собой было самым лучшим экономическим (хозяйственным) решением. Дело в том, что подобные соревнования вызывают рознь в трудовом коллективе, порою переходящую в непримиримую вражду. Думаю, что любой реальный руководитель, занимавшийся организацией подобного соревнования, с этим сталкивался. Однако я приведу пример уже цитированного мною комментатора – как это выглядело на селе времен кануна перестройки.
«Село большое, 5 тысяч дворов. Но желающих сесть на комбайн были единицы, хотя именно там можно было не только стырить, но и легально заработать. Было 5 «Нив» и 6 новых «Дон-1500». Соответственно 11 комбайнеров и 11 помощников - 22 человека, из них 12 на новых комбайнах. И этих 12 в селе еле наскребли потому что, видите ли, на «Дон-1500» нужно было учиться два месяца на курсах в сельхозинституте. Причем, совхоз возил нас, будущих комбайнеров «Дон-1500», на автобусе в город и обратно. Водитель автобуса дурака валять не стал и тоже присоединился к нам, но таких шустрых было в селе мало. Самый деятельный из нас и при этом самый ненаглый, спокойный и тихий человек у многих вызывал ненависть, исходящую из обыкновенной зависти. Он был ударником, стал коммунистом. При этом ему ничего не приписывали, комбайнер он был от бога. За глаза его называли Коммунариком, при этом со спокойной душой никогда не стесняясь пользоваться его помощью и советами.
Я оказался свидетелем сцены, когда сидящие в обед за домашним винцом комбайнеры обсуждали неугомонного Коммунарика, комбайн которого шуршал в полукилометре без перерыва на обед. Они что-то напряженно ждали: ща, ща, гляди! Комбайн встал. Потом я узнал, что в землю в поле Коммунарика был вбит стальной штырь, чтобы сломать ему комбайн! Зависть к чужому добру и к чужому успеху - это что, черта именно советского крестьянина, а за 70 лет до того такого на селе не было? Почему-то я взял пример с ударника и тоже не останавливал комбайн на обед, подменяясь с помощником, кто же другим не давал?»
Думаю, что причина в том, что передовик своими достижениями унижает многих остальных, которые в силу порой малозначительных причин не способны повторить эти достижения. От этого унижения и такая тупая злоба. Мало того, другой комментатор показал другой, не менее точный апект проблемы: «Сделав упор на индивидуализм, откололи наиболее лучшую часть общества. Оставшийся балласт сгруппировался на основе общности ненависти и зависти к лучшей».
Давайте немного о русских артелях, хотя данных о них очень немного, я, к примеру, опираюсь практически только на сведения, сообщённые русским чиновником и писателем П. Мельниковым-Печерским.
Русская артель это далеко не канувшие в лету промысловые и производственные артели, не колхоз и даже не предшественница колхоза – сельскохозяйственная артель, и это далеко не производственная бригада, ставшая привычной и являющаяся и по настоящее время образцом организации производственного коллектива. Прежде всего, бригада и бригадир собираются по воле начальника, а эта воля обусловлена только требованиями технологического процесса. Начальник назначает бригадира, дает ему рабочих, как правило, практически не учитывая ни желания рабочих быть в этой бригаде, ни желания бригадира иметь этих рабочих (на практике со временем, конечно, это утрясается, но начинается бригада именно так).
А артель - это воля члена артели стать членом артели и именно у данного артельщика - у того, кого удастся: а) уговорить стать артельщиком, б) уговорить согласиться тебя принять. В бригаде все получают зарплату по тарифным ставкам, определяемым разрядом, выше всех разряд у бригадира. Бригадир по отношению к рабочим имеет ограниченную власть, а артельщик – абсолютную. Поскольку его обязанность обеспечить не только высокий доход всей артели, но и справедливость, то по его требованию артель изобьет любого своего члена, не исполняющего волю артельщика. Сплоченность артели зависит от отсутствия зависти у ее членов, поэтому все получают поровну, однако и работу все члены артели обязаны делать в абсолютно одинаковом объеме - за этим тоже следит артельщик.
Если вы артель лесорубов, то все должны валить, к примеру, 20 стволов в рабочий день. Ты можешь 40? Остановись на 20-ти и иди домой. А ты можешь всего 15? Тогда оставайся до ночи и вали еще 5. Очень слаб - ищи слабого артельщика и слабую артель. Очень силен - ищи сильную артель либо покажи остальным, как валить по 30 деревьев в день. Потом покажешь, как валить 40. Будут все валить по 40, и ты будешь 40, а пока все не могут этого делать - и ты не делай! Никакого унижения благотворительностью. На первый взгляд в такой организации мало смысла, но именно так организовывали свои артели русские много веков подряд.
В случае со Алексеем Стахановым, ставившим личные рекорды добычи угля, и его последователями, стахановцами, видится такой путь русской артели. Положим, на шахте в каждой смене в забоях работают по 10 забойщиков, работу которых обеспечивают по 9 человек их бригад (всего в смене 10 бригад и 100 человек), и каждый забойщик дает в смену примерно 10 тонн угля. Вот эту смену шахтеров в 100 человек надо было заменить артелью, а Стаханову надо было либо самого себя объявить артельщиком, либо кто-то должен был возложить на себя эту миссию. И заявить для начала, что их артель (все 100 человек) собирается давать не по 10, а по 50 тонн в смену от каждого забойщика. Для этого Стаханову надо было не личные рекорды в 100 тонн ставить, а научить остальных 9 забойщиков, как выдавать по 50 тонн, но всем вместе! Потом все забойщики, по мере освоения дела, одинаково увеличивают себе сменные задания пока не выходят на 100 тонн на каждого. Все вместе! Стаханов получился бы не один герой, а их было 10 героев, и все были бы абсолютно одинаковые.
И у остальных забойщиков к Стаханову было бы не чувство неприязни, а чувство признательности, было бы уважение, а не злоба на провокатора, который из-за лишнего рубля заставляет и их надрываться непосильно. Надо понять, что Стаханов добивался рекордов не физической силой, а силой ума, то есть поиском эффективных приемов работы. Те, кто этих приемов не знал, для повторения выработки Стаханова обязаны были прилагать нечеловеческие усилия, поскольку если не знаешь, как это сделать, то незнание приходится компенсировать напряжением сил. Да, конечно, опыт стахановцев немедленно распространялся начальством, но стахановское движение давало возможность самому стахановцу не печалиться о доходах всего общества – товарищей по работе, и общество это обижало.