После путчистского указа Ельцина от 21 сентября возмущенные люди стали стекаться к зданию Верховного Совета. Масса людей опоясала прекрасное здание. Состояние многих было полустрессовое: что же делать?
Я была среди них. Погода была отвратительно холодная, все время дождило. Помню, однажды так замерзла, что прислонилась спиной к незнакомому мужчине, чтоб согреться. Другие защитники жгли костры, порой песнями согревались. Два раза отлучалась домой помыться, поесть. Обратно возвращалась с сумками еды, тюком теплых одеял. Но однажды я вернуться не смогла, наткнулась на проволоку Бруно, смертельную колючку и опоясывающий здание ОМОН.
Люди собирались у проволоки, смельчаки пытались прорваться. ОМОН наотмашь колотил народ дубинками. Напряжение было ужасное. В Дом Советов я больше не попала. 3 октября по призыву Фронта Национального Спасения миллионная колонна двинулась в Останкино, ибо в телевидении была вся сила режима. Оппозиция требовала эфир для обращения к народу. Возглавил эту справедливую миссию генерал Макашов. О нем с огромной любовью я хочу сказать несколько слов. В этот страшный период нечеловеческого напряжения он своей фигурой с автоматом через плечо, своим спокойствием, умными распоряжениями вселял в нас надежду. Он – герой Октября, руководил обороной Верховного Совета. При внимательном наблюдении в нем был виден трагизм, умело им скрываемый, ибо он был воин-профессионал, он все понимал (с какой властью имеет дело) и все предвидел. Точно трагический Гектор среди обреченной Трои.
Итак, наша гигантская колонна, растянувшаяся на несколько километров, подошла к телецентру Останкино. Это были простые невооруженные граждане, больше женщины и дети с ними. Тут же по ним открыли огонь. Стрелял «Витязь» во главе с героем России Лысюком. Он бил по народу с верхних этажей телекорпусов из крупнокалиберных пулеметов, словно по мамонтам или слонам. Средние части колонны обстреливали с крыш домов снайперы. Они заняли все чердаки вдоль улицы Академика Королева. Люди в ужасе побежали, давя друг друга. Тут появились бэтээры. Они стали стрелять в разбегающихся людей. Ехали по проезжей части и спокойно расстреливали разбегающихся.
Зачем стрелять в убегающих? А режиму нужна была кровь! «Расправиться с оппозицией так, чтобы она лет 10 головы не могла поднять», - сказал Ельцин. Под пулями я упала, прижалась к земле, за грудой мусорных контейнеров отползла в рощицу. Рощица с молодыми, недавно посаженными деревцами хорошо простреливалась и вся была усеяна трупами. Люди лежали с открытыми глазами и тихо смотрели в небо, как святые. Я ползла меж ними, полы моего пальто были в крови. (Недавно была в том районе, роща стала лесом, и на этом кровавом месте работает веселое кафе, едят – не подавятся.)
Народ со временем разбежался, выстрелы прекратились, бэтээры, совершив «кровавое дело», скрылись. Перед корпусами телецентра и вокруг лежало много убитых и раненых. Появились двое мужчин: один в белом халате – врач, другой шофёр. Они стали загружать «рафик» только ранеными. Я бросилась к ним с еще одной женщиной (ее звали Лидией Алексеевной). Мы стали им помогать. Раненых грузили друг на друга, как сельдь в бочку. Набивали человек по семьдесят. Я сопровождала одну машину: пока довезли в ближайшую больницу – половина была мертва. Я спросила врача:
– Друг, как Вас зовут?
– Владислав, по польски Водек.
– Вы поляк?
– Да, но я давно живу в России.
– А у меня папа поляк, я полуполька.
– Приятная встреча среди кошмара.
– Владислав, Вы сейчас возвращаетесь к Останкино за новыми ранеными, простите меня, я больше не поеду, у меня нет сил, я умираю от увиденного.
– Конечно, конечно, отправляйтесь домой, спасибо за помощь.
– Это Вам спасибо!
Домой возвращалась – уж начало светать. В транспорте «ранние» ехали на работу, мирно читали газеты, по улицам мирно, ничем не интересуясь, выгуливали собак. Именно этот люд больше всего поразил меня в то кровавое время. Даже не убийцы, даже не ОМОН. Ну, придет омоновец в крови домой. Гаркнет: «Жена, дай стакан водки!» Оглушит себя, чтобы кровь забыть. Захрапит в забытьи, в полубреду…
А эти!? Как ни в чем не бывало румяненькие, выспавшиеся затопают по своим личным повседневным нуждам. Ни к чему не причастные, никого не убившие, невиноватые. Именно этим людям в те послеоктябрьские дни обратился с посланием Билл Клинтон.
В нем президент СЩА благодарил русский народ за проявленные выдержку и спокойствие в роковые дни. И эта иудина благодарность навеки клеймом застыла поперек «лица» русского народа. Сей позорной меты не выскоблить. «Паситесь, мирные народы». Поздно ночью я доплелась до дома. У меня было полунормальное состояние. Я с криком стала бросаться на стены. А наступал кровавый рассвет 4 октября. В полуобморочном состоянии я смотрела по телевизору расстрел Верховного Совета. Я не хотела жить, не плакала, а стонала…
Позвонил из США мой муж. Диссидентом в середине 1970-х годов он уехал в США, там ушел в монастырь, знаменитый Джордавилль. Взволнованный его голос: «Что там у вас происходит?» – «Я не могу говорить, отстирываю пальто от крови». – «Зачем ты это делаешь, это кровь святая».
Когда я пишу эти строки, мне вспоминается некий архиерей по фамилии Смирнов (кажется). В недавнем выступлении по телевидению (он там часто мелькает с клочкастой седой бородой) «батюшка» назвал защитников Белого Дома «бандитами и убийцами». Слово «убийцы» меня особенно «умилило». Вот монах, а вот иерей… Разнообразие рода человеческого…
Дня через два после расстрела меня на встречу с общественностью пригласил Владимир Осипов. Встречу организовали покойный скульптор Вячеслав Клыков и некий граф (настоящий), видно, приехавший из Европы. Было составлено обращение к Ельцину, чтобы он повременил сжигать трупы до их идентификации. В обращении ссылались на международное право, не позволяющее для опознания хоронить ранее пяти дней.
Отправили. В Кремле им утерлись. И только интенсивнее стали вывозить трупы на уничтожение, особенно по ночам. А через три дня пригласили турок отмывать человеческие мозги со стен Верховного Совета. Даже своему покорному народу не доверяли.
Расследования кровавого апокалипсиса государственного переворота, конечно, не было – с допущением оппозиции, опросов тысяч свидетелей. Режим сварганил свою псевдогруппку по расследованию. Там всё подтасовка, все ложь, а главное – сплошные оскорбления погибших, точно иерей Смирнов писал. Как говорится, убиты и прокляты. По моим наблюдениям, участницы этих событий, в списках убитых в основном погибшие в Останкино, потому что там люди не были зажаты в кольцо окружения. Хоть и раненые – да разбежались по дворам, подъездам, и в больницах и больничных моргах опознали своих многие. А в Доме Советов всех окружили и уничтожили. Умозрительно я называю свою цифру убитых – 5 000 человек. А герой Октября, обаятельный казак Виктор Морозов называет – 7 000 человек. Он и его сотня попали под самый шквал огня. Его, всего израненного, чудом удалось спасти из горящего здания. Со временем раны затянулись, ожил. Но его всё равно ельциноиды потом убили.
Время идет. Прекрасное белое здание отремонтировали, расфуфырили посадками, газонами, кружевными железными решетками. А я не могу на него смотреть. Когда проезжаю мимо – отворачиваюсь, потому что не всегда бывает в сумке валидол.
Хочу написать пронзительные строчки известного поэта Юрия Поликарповича Кузнецова, посвященные Октябрьскому расстрелу. Здесь упоминается и роща с убитыми, где я ползала, и мучительные дожди, особенно начала октября…
Любовью к Октябрю Россия умирает.
Она жива сегодня, завтра – нет.
Зажги свечу и плачь. Уж роща отряхает
Кровавые листы, – их так любил Поэт.
Народная слеза в осадок выпадает.
Народная тропа уходит на тот свет.
А. НАЙДЕНОВИЧ
От редакции. Называемое автором количество погибших, по-видимому, всё же завышено, но это никак не облегчает вину убийц.
ИТАР-ТАСС