Уже после подписания Брестского договора глава большевистского правительства, оказавшегося в полной международной изоляции и столкнувшегося с невиданными трудностями, предпринял попытку установить контакт с государствами Антанты. Им предлагалось следующее: советская Россия отказывается от ратификации «похабного» мира и продолжает участвовать в войне со странами Четвертного блока, если США и Великобритания окажут ей помощь.
В этот период в России находились начальник американской миссии Красного Креста полковник Р. Робинс и специальный уполномоченный британского военного кабинета Р.Х. Брюс Локкарт. Они тесно сотрудничали и единодушно сходились во мнении, что в сложившейся обстановке единственная разумная линия поведения Вашингтона и Лондона – поддержать Россию, дабы она оказала сопротивление Германии.
Робинс и Локкарт встретились с Лениным, который не скрывал, что советское правительство идет на подписание Брестского договора с большой неохотой и готово рассмотреть альтернативные варианты действий. Американский и британский агенты принимают решение убедить свои правительства в необходимости признать советскую Россию, помочь ей и тем самым предотвратить победу австро-германцев на Восточном фронте.
По настоятельной просьбе Робинса Ленин направляет в Вашингтон официальную ноту. В ней говорилось: «В случае если (а) Всероссийский съезд Советов откажется ратифицировать мирный договор с Германией или (б) если германское правительство нарушит мирный договор и возобновит свое разбойничье нападение, то:
1. Может ли советское правительство рассчитывать на поддержку Соединенных Штатов Северной Америки, Великобритании и Франции в своей борьбе против Германии?
2. Какого рода помощь может быть предоставлена в ближайшем будущем и на каких условиях – военное имущество, транспортные средства, предметы первой необходимости?
3. Какого рода помощь могли бы оказать, в частности, Соединенные Штаты?..»
Со своей стороны Локкарт 5 марта направил в Лондон очередную и последнюю телеграмму о том, что надо установить с Советом народных комиссаров тесные отношения. В ней говорилось: «Ещё ни разу с начала революции обстановка не была столь благоприятна для союзников, и этому способствовали те вопиющие условия мира, которые немцы навязали русским… Если правительство Его Величества не хочет немецкого господства в России, я просто умоляю вас не упускать этой возможности…».
Реакции на оба послания не последовало. На второй день работы IV Всероссийского съезда Советов, 15 марта 1918 года, как вспоминал Робинс, он сидел на ступеньке возле трибуны. За час до полуночи его подозвал Ленин: «Что вам ответило ваше правительство?». «Ничего». «А Локкарту?». «Ничего». Ленин пожал плечами: «Сейчас я беру слово, я буду выступать за ратификацию договора. Он будет ратифицирован». Этот факт не требует комментариев.
Удивительно, но конкретные сведения о численности и составе германских войск, переброшенных в конце 1917-го – начале 1918 года с Восточного фронта на западный ТВД, в литературе отсутствуют. Есть лишь предположения, основанные на логических допущениях авторов. Главный аргумент – на востоке германской армии уже почти никто не противостоял. Цифры приводятся в большом диапазоне: от 60–80 до 160 (и даже более) дивизий.
С одной стороны, действительно с марта по июнь 1918-го немцы провели на Западном фронте ряд наступательных операций, окончившихся, однако, полным крахом. С другой – на оккупированных территориях бывшей Российской империи, прежде всего на Украине и в Белоруссии, в ту пору развернулось мощное сопротивление местного населения германским реквизициям продовольствия. Достаточно вспомнить такие восстания, как Звенигородско-Таращанское, Нежинское, Рудобельское. Да и знаменитые партизанские армии Махно и Петлюры первоначально имели главной целью борьбу с немецкими оккупантами. Поэтому Германия была вынуждена даже наращивать военное присутствие на востоке…
Первая мировая война длилась долгих четыре года, и самым опасным из них для Антанты был первый, когда едва не удался немецкий блицкриг. Но сорвала его именно русская армия – неожиданным ударом в середине августа 1914-го. Стойкость российских войск в двух последующие кампаниях – 1915 и 1916 годов – сыграла колоссальную роль в том, что страны «Сердечного согласия» сумели накопить силы и средства для противоборства со Вторым рейхом. В 1917-м Россия надломилась, но во многом именно благодаря ее вкладу конечная победа была уже предрешена.
Александр САГОМОНЯН,
доктор исторических наук,
профессор, заведующий кафедрой
теории и истории международных
отношений Московского государственного лингвистического университета
«Военно-промышленный курьер», №49, 2011 г.
ОТЕЦ РАССКАЗЫВАЛ…
Спасибо за публикацию моей статьи «Тёщины сынки» («СИ», №30, 26.07.11)! Хочу продолжить изложение воспоминаний моего отца, Виноградова Сергея Васильевича (1914–1966), участника Великой Отечественной войны… Интересны его замечания. Он считал (на основе личного опыта близкого общения), что по воспитанию и национальному характеру (или, как принято теперь говорить, менталитету) «братья-славяне» - поляки были более чужды русским людям, чем представители романских народов – румыны и итальянцы.
Один пленный румынский офицер–антифашист при знакомстве с красноармейцами вынимал из кармана и показывал свою медаль – аналог советской «За отвагу» – полученную ещё на той стороне фронта и говорил, что вовсе не трус, сдался в плен не из-за страха за свою жизнь, готов сражаться на передовой в рядах Красной Армии, но только против немцев, а в своих обманутых соотечественников стрелять не будет!
Итальянец же прямо заявлял: воевать с оружием в руках не собирается, т.к. у него пожилые родители, но он сделает всё от него зависящее для того, чтобы как можно больше итальянских солдат и офицеров скорее сдавались в плен и не убивали русских. Поэтому старательно работал при ГлавПУРе: писал листовки, выступал по радио, участвовал в допросах пленных. Румыны и итальянцы охотно показывали фото своих близких, рассказывали о родных местах. Поляки же такой искренностью «не страдали».
Ещё одно воспоминание моего отца… Когда он через 2 месяца после нападения фашистской Германии на СССР был вызван повесткой в военкомат, то его, выпускника механического факультета Горьковского института инженеров водного транспорта, направили на дополнительную учёбу в Ленинградскую военно-транспортную академию. Отец записался на приём к военкому г. Горького и попросил послать на фронт. При встрече сказал ему, что имеет хорошую физическую подготовку, на областных соревнованиях по бегу, в лыжных гонках, по плаванию и спортивной гимнастике занимал 5-6 места, увлекается альпинизмом – покорял Казбек и Эльбрус, а потому считает, что его место не в тылу, а на передовой. Военком – усталый немолодой мужчина с простым крестьянским лицом и двумя шпалами в петлицах (майор) спросил: «Вы верите в нашу победу?» – «Да», – ответил отец. – «Наше государство и советский народ истратили на Ваше обучение в вузе немалые средства. Вы стали инженером! После окончания войны нам придётся восстанавливать разрушенное фашистами. Потребуется много хороших и грамотных инженеров. В Красной Армии достаточно храбрых мужчин. Вы нужны в тылу! Служите там, куда Вас посылает Родина. Служба в тылу не такая героическая, как на фронте. Но она не менее трудна и нужна нашей стране. Ослаблять тыл мы не можем. Идите!»… Вскоре отец убедился в правоте слов военкома. Их, курсантов Ленинградской Военно-транспортной академии, не бросили на «Невский пятачок» или Пулковские высоты отражать немецкие атаки, а за пару дней до полной блокады города ночными маршами вывели через леса и болота на «Большую землю». Затем были погрузки военного снаряжения и боеприпасов при 40-градусном морозе в Нижнем Тагиле. Полуголодные, в шинелях и пилотках, работали по 12-14 часов в сутки. Приходилось дежурить на военных объектах под ожесточёнными бомбёжками фашистской авиации в Череповце.