Но, расспрашивая кембриджских старожилов, Памела выяснила, что в студенческие годы Дэвид общался в колледже с зачинателем «новой географии» Хэгеттом, а позже приятель Дэвида, студент-археолог, познакомил его со своим соседом по комнате, аспирантом-физиком Биллом Истербруком, который занимался программированием и матричным анализом. Знакомство пошло на пользу.
Надо заметить, что в университетских городках Англии профессора квартируют неподалеку от студентов, а если университеты (как Кембридж, Оксфорд, Дарем) состоят из колледжей, то профессора и все преподаватели живут в тех же зданиях, что и студенты, причем без деления по факультетам. На свои кафедры студенты уходят на занятия, а вернувшись, занимаются языками, спортом и домашними заданиями в библиотеках колледжей, в колледжах едят и спят. Так осуществляется сближение студентов с преподавателями и реализуется основная идея университетов — интеграция наук.
Так ведь в России чаепитие — тоже старый обычай: чайники и самовары всех видов, в самом высшем свете — сапог для раздувания, народ попроще обойдется кипяточком без сапожной приправы. Чай с вареньем, чай с лимоном (по-русски), а к чаю пирожки всех сортов... Как было бы славно у нас учредить такую же простую вещь — tearooms на факультетах и кафешки поблизости для неформального общения!
Ох, реально ли это? Во-первых, обделенность вузов и научных институтов свободными помещениями — а если появятся, их поскорее сдадут каким-нибудь богатым фирмам под офисы (денег же нет). Если есть буфеты, то с длиннющими очередями за чахлым винегретом и сиротскими котлетками. Во-вторых, близ вузов арендовать помещение под кафе — это же надо быть Крезом (или вздуть выше вина цены на чай). Об уютности я уж не говорю. Вот и выходит: чтобы общаться за чаем, нужно ехать в Кембридж. Или пить чай на своей кухне. Там и привычное для России общение — с доверенными гостями.
Вам с сахаром или без?
Честь безумцу
Можно, конечно, спорить о том, считать ли Горького классиком. Можно вспомнить оценки, данные писателем и драматургом в «Климе Самгине» тогдашнему русскому образованному слою: для этого нынче уже не обязательно читать сам роман. Горького сейчас вообще практически не читают, а пьесы его ставят не так часто. И пишут о нем не столько как об авторе, который в свое время был властителем умов (а ведь был!), сколько об отношениях Горького с большевиками, неопределенности его нравственных позиций после возвращения в СССР и о подлинных причинах его смерти. Именно об этом последнем периоде — прекрасная книга Аркадия Ваксберга «Гибель Буревестника» (М., 1999).
Насколько я могу судить, молодые люди Горького не только не читают, но он для них вообще как бы не существует — а ведь к началу прошлого века у Горького была уже мировая слава.
Собственно, именно для них и написана книга Дм. Быкова «Был ли Горький?» (М.,Аст; Астрель, 2008). Выросла книга Быкова из телесценария, — быть может, отсюда динамизм и, я бы сказала, спасительная лаконичность изложения. Прежде всего, автор рассказывает о том, как и благодаря каким особенностям своих сочинений — и, что не менее важно, благодаря каким свойствам своей натуры — Горький достиг действительно всемирной славы.
Мы успели забыть, что как писатель Горький стал знаменит к началу ХХ в., и что известность его быстро стала действительно всероссийской. Чехов, высоко ценивший Горького, умер в 1904, а Горький жил — и писал! — еще тридцать лет. И каких лет!..
С учетом уникальной продуктивности Горького как журналиста, редактора и писателя, а также его открытости людям, невероятной активности — как публичной, так и сугубо профессиональной, притом в свое время еще и полуподпольной (а то и вовсе подпольной) деятельности, довольно трудно говорить о «Горьком-вообще». Тем не менее, как мне представляется, Дм.Быкову это удалось. Он избежал мозаичности в обрисовке как личности Горького, так и в описании его фантастического жизненного пути, предложив определенную логику для рассказа о жизненной и творческой эволюции писателя.
Когда-то в школе нас учили, что молодой Горький был «революционным романтиком», а потом стал подлинным реалистом. Читая Быкова, понимаешь, что, в отличие, например, от Чехова с его беспощадно трезвым видением жизни, Горький времен «Старухи Изергиль», Горький — автор «Дела Артамоновых» и даже Горький — автор «Клима Самгина» — это все-таки безнадежно байроническая личность: реалист он локальный, а романтик — глобальный. И, разумеется, не только в творчестве, но и в жизни. Об этом Быков тоже пишет — и весьма убедительно. Как всякий романтик, в ситуациях трагического выбора Горький видел лишь то, что хотел — или готов? — был видеть. И, как и положено романтику, он не просто закрывал глаза там и тогда, когда был бессилен что-то понять или не мог действовать сообразно своим убеждениям, но возводил достаточно сложную эмоциональную конструкцию, которая позволяла ему жить дальше хотя бы в относительной гармонии с самим собой.
При советской власти немалая часть наследия Горького оставалась нашему читателю неизвестной — в этой связи упомяну прежде всего «Несвоевременные мысли» (Петроград, 1918) и, конечно же, огромный массив переписки Горького. А ведь он переписывался почти со всеми сколько-нибудь значительными общественными деятелями своего времени — не говоря уже о писателях, читателях и «рабкорах», а также о письмах личного характера.
«Несвоевременные мысли» — сборник статей Горького, впервые опубликованных после февраля 1917 г. в издававшейся им газете «Новая жизнь», был у нас перепечатан только после перестройки. Но даже просвещенному читателю тогда было не до текстов Горького. В «самиздате» же они появились очень рано; см., например, http://antology.igrunov.ru/authors/gorky/mysli.htm ; отсюда и процитирую:
«Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть — что из этого выйдет? Конечно, он не верит в возможность победы пролетариата в России при данных условиях, но, может быть, он надеется на чудо. <...>
Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею — не менее кровавая и мрачная реакция. Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата. Рабочие не должны позволять авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат».
Неудивительно, что в 1918 г. Ленин газету Горького «Новая жизнь» закрыл.
Прежде в школьном курсе литературы в качестве «основных» произведений Горького изучались роман «Мать» и «Песня о Соколе». Последняя и сейчас входит в государственный образовательный стандарт по русской литературе; кроме нее, в стандарте упомянута только повесть «Детство», изучаемая в виде фрагментов. Последнее меня впечатлило потому, что в моем советском детстве это была одна из типичных книг для детского чтения — в сколько-нибудь культурных семьях ее обычно читали дети, умевшие читать т.е. лет в 9–10, и, конечно, по собственному желанию, а не по «программе».