Хруст французской булки
Галина Иванкина
Салон перестройка Культура Общество
почему не получилась ностальгия?
"Балы, красавицы, лакеи, юнкера,
И вальсы Шуберта, и хруст французской булки…"
Из хита 1990-х
В эпоху Гласности и в начале 1990-х мы дружно искали утраченную духовность. Всем очень нравилась цитата из популярного на тот момент фильма "Покаяние": "К чему дорога, если она не приводит к храму?". Почерк времени! Бывшие "верные ленинцы" (как оказалось — неверные) и диссиденты (ставшие вдруг умилительно-сервильными) дружно вопили про дорогу к храму. Им не нужна была эта дорога, а тем более — сам храм, им просто хотелось вопить, а ещё больше — кушать. Да. Выискивать духовность предлагалось где угодно, кроме как в самом СССР, который стремительно летел в тартарары под разухабистое "Есаул-есаул, ты оставил страну, а твой конь под седлом чужака!". За есаулом была ясная, звенящая правда — с казацкой волюшкой да с эмигрантскими кабаками города Парижа, где "оставивший страну" есаул танцевал до старости этнический танец Kazatschok, тогда как чужаком обозвали красного командира. "Наши" и "не наши" поменялись местами. Обществу предложили новую версию прошлого, а заодно — будущего, потому что идти дальше под красными знамёнами оказалось некуда и, что самое ужасное, — не с кем. Парторги стремительно — аки в сказке — обращались в лоснящихся бизнесменов, комсомольские лидерши — в содержательниц кооперативных бань, а дворцы пионеров — в ресторации для вышеозначенных лиц. Причём для этих фантастических метаморфоз оказались не нужны волшебные палочки, рукава Царевны-лягушки или чары Конька-Горбунка — всё произошло само собой и как-то очень уж по плану.
Из распахнутого окна неслось: "Ээээх, конфетки-бараночки, словно лебеди саночки…!" про гимназисток румяных да про "Царь-пушку державную", которая теперь обретала какой-то иной, параллельный смысл, никак не связанный с нашим вариантом реальности. Певица залихватски повизгивала: "Всё прошло, всё умчалося в невозвратную даль!". Ностальгия по царскому прошлому навязывалась всеми возможными способами: интеллигенции предлагалось возопить да покаяться, простонародью — поплясать под "Бараночки" на пьяной свадьбе. Журналы пестрели душераздирающими текстами о том, как дурно обошлась советская власть с тонкокостными поручиками и лилейными девами, а также со всей Расеей-матушкой — благолепной, возвышенной, кружевной, чеховской, печальной. При шляпках, эполетах и стихотворных грёзах. А из окна продолжало меж тем наяривать: "Дыни, арбузы, пшеничные булки / Щедрый зажиточный край. / И на престоле сидит в Петербурге / Батюшка царь Николай!". Всё это оказалось растоптано, порушено и расстреляно, а потом — закатано в асфальт. Поэтому у нас — тупичок цивилизации. По радио всё пели и пели: "Балы, красавицы, лакеи, юнкера…". Слушатели всенепременно должны были поверить, что их предки были не лакеями, а юнкерами, на худой конец, — просто красавицами.
Что же произошло? Элиту выбили, не туда пошли, а теперь — блуждаем на обломках цивилизации. Тогда, на излёте эпохи, народ ещё верил в написанное: раз газета публикует, значит — всё правильно. Сталин — гад, Ленин — немецкий шпион, Берия — насильник, Жданов — жаба… И вообще — надо бы сжечь комсомольский билет, а то вдруг Оболенским вернут имение, Прохоровым — Трёхгорку, а я — комсомолец! Началось брожение умов. Поиски дворянских корней и выдумывание себе пышных родословных сделались частью мейнстрима наравне с культом американских жвачек и проведением конкурсов "Мисс Полусвета". Виктор Пелевин весьма точно высказался на сей счёт: "По телевизору между тем показывали те же самые хари, от которых всех тошнило последние двадцать лет. Теперь они говорили точь-в-точь то самое, за что раньше сажали других, только были гораздо смелее, твёрже и радикальнее".
Интеллектуалы зачитывались аксёновским "Островом Крым", опубликованным в журнале "Юность" 1990-го года. Фантастический сюжет подразумевал существование иной России под боком у Совдепа — по образцу ФРГ и ГДР. На острове Крым всё по-людски: идеально проложенные автострады, фирменная упакованность бытия, длинноногие фемины в эротичных купальниках, пряные коктейли, фешенебельные пляжи, моложавость, свобода. И, разумеется, та — правильная — история, с белогвардейской этикой и дворянской честью. С умением щёлкнуть каблучками и выпить шампанского из туфельки прекрасной дамы. И, как водится у гедониста Василия Аксёнова, — с рысаками да поместьями: "Арсений Николаевич вместо ответа повёл их в так называемые "частные" глубины своего дома, то есть туда, где он, собственно говоря, и жил. Комнаты здесь были отделаны тёмной дубовой панелью, на стенах висели старинные портреты рода Лучниковых, часть из которых успела эвакуироваться ещё в двадцатом, а другая часть разными правдами-неправдами была выцарапана уже из Совдепии. Повсюду были книжные шкафы и полки с книгами, атласами, альбомами, старые географические карты, старинные глобусы и телескопы, модели парусников, статуэтки и снимки любимых лошадей Арсения Николаевича. Над письменным столом висела фотография суперзвезды, лучниковского фаворита, пятилетнего жеребца крымской породы Варяга, который взял несколько призов на скачках в Европе и Америке". Зачарованные читатели, отстояв пятикилометровую очередь за простынями в цветочек (ускорение экономического развития шло усиленным темпом!), пускали слезу и подпевали магнитофону: "Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе. Она умрёт, если будет ничьей. Пора вернуть эту землю себе".