До последнего своего часа Виктор Поляничко сражался за наше праведное житьё и в расцвете сил погиб от рук террористов. 9 марта ему исполнилось бы восемьдесят.
Говорят, чем ценнее, лучше человек, тем меньше он печётся о своей безопасности, о своей смерти, ибо жизнь его переполняют неотложные любимые дела.
Жить не уставая, жить добротворчеством, в труде познавая радость побед, — так жил и работал бесстрашный миротворец, коммунист Виктор Поляничко.
Бандитская пуля оборвала его жизнь.
"Пули летели в него давно, — в прощальном слове сказал писатель Александр Проханов, друг Поляничко. — Летели в Афганистане, в Саланге, в красной пустыне Регистан, но пролетали мимо, поражая других. Пули летели в него в Баку, в Карабахе, под Агдамом, Лачином, Шушой, но уносили другие жизни. И вот настигли его на узкой черте, разделявшей два кавказских истребляющих друг друга народа, куда Поляничко прибыл, чтобы остановить братоубийство…"
"Объясните мне, что с нами происходит? — с горьким недоумением вопрошал в тот же час знатный хлебороб из Оренбуржья Иван Яковлевич Домников. — Неплохо сами жили, другим помогали. И вдруг страна разом обнищала, словно после бандитского ограбления. Всюду дефицит, драконовские цены, налоги, хаос, произвол. И где искать защиты, если самых надёжных, славных заступников народа убивают теперь средь бела дня?"
Виктора Поляничко знали не понаслышке. Известность его была совсем не та, что создается неумолчным радиотелевизионным кудахтаньем, благодаря которому на гребень общественного внимания возносятся подчас личности не по заслугам, а лишь по официознопропагандистской нужде и конъюнктуре. Авторитет Поляничко зиждился на конкретных делах.
Самым счастливым и плодотворным этапом его жизни был гайскоорский, когда он, старший сержант, с отрядом демобилизованных воинов приехал в завьюженную оренбургскую степь и вскоре возглавил там штаб Всесоюзной ударной стройки. Это была сказочная явь: тысячи юношей и девушек поставили в этой голой, продуваемой всеми ветрами степи палатки и начали строить гигантский горнообогатительный комбинат и город возле него
Энтузиазм и самоотверженность гайстроевцев изумляли всю страну. Композиторы и поэты слагали о них песни, артисты кино и эстрады почти еженедельно выступали перед ними с концертами, работу ударников приветствовали с далёких орбит космонавты… И всюду, во всём необычайно высоко проявлялся организаторский талант Виктора Поляничко. Вот такая, казалось бы, маленькая деталь. В палаточный городок съехались отовсюду тысячи молодых людей. И хороших, и всяких. Порядок же на обозримой жилой территории охранял всего один милиционер. И порядок был: ни одной кражи, ни одной драки, ни каких-либо уголовных происшествий… Люди зачастую работали в две смены, при этом не отказываясь от субботников и воскресников, многие объекты сдавались досрочно.
С пуском Гайского горнообогатительного комбината медеплавильные заводы Урала были вдоволь загружены богатой гайской рудой, страна освободилась от импорта меди. Примечательно, что одну из улиц города Гая впоследствии назовут именем Виктора Поляничко.
"Будь господином своего слова", — советовал он каждому из сотрудников, работавших с ним в комсомольских и партийных комитетах Орска, Челябинска, Оренбурга. И сам всегда следовал этому правилу. Не было случая, чтобы кому-то отказал в просьбе, увильнул, сославшись на "непредвиденные обстоятельства", на "временные трудности", как позволяли себе подчас некоторые вежливобезучастные работники. Виктору Петровичу легко было общаться с инженерами и рабочими, поскольку сам трудовую жизнь начинал слесарем "Ростсельмаша", с полуслова понимал строителей, потому что в Гае работал мастером участка и прорабом, компетентно, с дотошной любознательностью интересовался жизнью творческой интеллигенции, писал стихи, очерки, которые позднее составили его документальные книги "Река весны" и "Мы строили счастье".
За шесть лет работы Поляничко секретарём Оренбургского обкома Партии более двадцати художников, писателей, композиторов получили почётные звания, высокие премии, персональные мастерские, квартиры, в центре Оренбурга открылся большой выставочный зал, в новое помещение переселился Музей изобразительных искусств…
Потом у Виктора Петровича была Москва. В цековском отделе пропаганды его, пожалуй, перегрузили канцелярщиной, которая отдалила его от живой работы с людьми, урезала самостоятельность, подчас он чувствовал невостребованность главных качеств своей животворящей натуры.
По стране меж тем уже гулял апрельский сквознячок горбачёвской перестройки. Из ЦК Партии потихоньку удалялись куда-нибудь подальше авторитетные, принципиальные люди. Горбачёв отсеивал кадры, формируя послушное стадо. А вскоре не только отстранил Партию от реальных дел, от ответственности за происходящее в стране, но и сделал её козлом отпущения, виновником всех прошлых и текущих бед и грехов, главным тормозом на пути преобразований. Здравые голоса о том, что Компартия — не столько политическая, сколько государственная структура, которую следует реформировать, а не уничтожать, тонули в пропагандистском рёве и гвалте атакующей контрреволюции. Потворствуя ей, Горбачёв продолжал ревностно‑лукаво возглавлять Партию, словно опасаясь, что кто-то помешает ему наверняка привести её к могиле.