…В небольшом зальчике — всего несколько десятков работ. Капля в море. Но даже этот скромный экскурс позволяет осмыслить все грани творческого наследия. На первом месте, разумеется, произведения Пушкина — Надя считала его своим любимым поэтом. Пир у Шемаханской царицы — старый царь и восточная дива: "И потом, неделю ровно, покорясь ей безусловно, околдован, восхищён, пировал у ней Дадон". От милых сказок — во взрослую жизнь, к любованию Татьяной Лариной. Профиль красавицы, изысканное платье, характерный головной убор: "Как изменилася Татьяна, как твёрдо в роль свою вошла, как утеснительного сана приёмы скоро приняла!". Лицо спокойное и без единой эмоции. Рабыня светских правил… Небольшой набросок: попытка воссоздать облик молодой графини — la Venus mоscovite — из "Пиковой дамы". Мы знаем её старухой, но Пушкин упоминал портреты, "писанные в Париже М-e Lebrun", и ту самую "молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудренных волосах". Какой она могла быть, когда смело играла и флиртовала в пышном Версале, о котором уже в пушкинские лета говорили с ностальгической иронией, как о чём-то невозвратном, чарующем и — суетном. Высокая причёска по моде 1770-х, полумаска, декольте, лукавый взгляд. Юность скоротечна и подобна розе: нынче цветёт, завтра — тлен, и былая Venus mоscovite предстанет сварливой и безобразной старухой… А пока — игра в Версале.
Лев Толстой — "Война и мир". Четырёхтомный кошмар старшеклассников. Эволюция образа Наташи Ростовой. "Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своём корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад чёрными кудрями, тоненькими оголёнными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребёнок ещё не девушка…". Здесь Наташа со своей куклой Мими, в детском платье — с видимыми всему миру панталончиками. Рушева рисует не только юную графиню, но свою же современницу, с привычной для 60-х годов чёлочкой. Нам кажется, что перед нами московская школьница, какая-нибудь "хорошая девочка Лида" из жизнерадостного и лиричного стихотворения. Тем не менее, это — Наташа Ростова, которую одухотворила Рушева, сделав нашей "подружкой". Или своим же вторым "я". Тоненькая Наташа и мешковатый Пьер. Наташа на охоте. Наташа возле умирающего князя Болконского. А вот совсем другая фабула — княжна Марья и Андрей: "Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая-то гордыня…". Два благородных лика — бесстрастное лицо Андрея и живая мимика "некрасивой княжны". Свет глаз, о которых постоянно твердил нам Лев Толстой. Рушева запечатлела миг передачи Андрею семейной реликвии: "Против твоей воли Он спасёт и помилует тебя, и обратит тебя к Себе, потому что в Нём одном и истина, и успокоение, — сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с чёрным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы". Советская девочка-шестидесятница, далёкая от религии и маломальского понимания христианства, создаёт маленький шедевр, не акцентируя внимание на образке, но обращая свой взгляд на самих героев. Образок выглядит обычным кулоном. Но это уже не столь важно.
Интерес к самой загадочной и самой мудрёной книге XX столетия — "Мастеру и Маргарите". Культовая книга советской интеллигенции. Вещь, которую все читали, но мало кто понял. Вернее, все что-то поняли и увидели нечто своё. Мистика и трамваи. Любовь и дьявольщина. Ад и Рай. Коммунальные, конторские, писательские перипетии. Мгновения и вечность. "Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга…". Рушевой удалось постичь все оттенки — она то поднимается к вершинам, рисуя мучения Иешуа и страдающее лицо Мастера, то — снижается, пикирует к карикатурным образам: Гелла напоминает девиц Бидструпа, а поющие совслужащие — готовая картинка для журнала "Крокодил". На перекошенных лицах — недоумение: "Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера…". Трактуя Мастера и Маргариту, юная художница не вспоминает, что её герои жили в 1930-х — они почему-то вне времени. Это облик молодых шестидесятников. Он — печален и бородат, она — с распущенными волосами.