Можно "социализм" очистить как идеальный тип и удерживать его образ на уровне фантазий Мора, Оуэна или Кампанеллы. Но как предотвратить фон почти автоматической увязки в современном сознании понятия "социализм" с СССР, ГУЛАГом, Спутником, Госпланом, "оттепелью", Перестройкой? Разумеется, в этом семантическом ряду на первом месте окажется Победа, по крайней мере, в отечественном ассоциативном пантеоне.
Следующий шаг в определении значения и смысла понятия — "национальная специфика". У социализма много возникло образцов воплощенияКитай, Кампучия, Ангола, Куба, Югославия, ГДР, Швеция, Австрия, еврокоммунизм… А что делать со смысловым шлейфом от имён, которые навечно сцементировали персональный портрет руководящих флагоносных деятелей и восприятие социализмаЛенин, Сталин, Мао, Троцкий, Хо Ши Мин, Грамши, Че Гевара, Чаушеску, Тито, Пол Пот? Кстати, Ф. Энгельс подобный фьючерс предвидел, заметив в одном малоизвестном письме, что обстоятельства преждевременно вынудят коммунистов взять власть, что они в итоге натворят такое, за что потом их назовут чудовищами, но это полбеды, и дураками — что гораздо серьёзнее и что подорвёт репутацию социализма на десятилетия. Предвосхищение пророческое. Правда, глобальный реванш капитализма и тенденции конвергенции социальных моделей сделали семантику социализма и весьма размытой, и вовсе неоднозначной в её приписке к советскому эксперименту.
Можно и православие прокомментировать как "идеальный тип" и как практику. Эта тематика осмысливалась, в частности, в рамках категории "теодицея", пытавшейся обосновать и согласовать идею божественной всеблагости и существования зла и несчастий. Мало того, за постановкой вопроса о связи православия и социализма неизбежно нужно ставить вопрос и об исламе, буддизме, иудаизме в контексте сложнейшего воплощения социальной доктрины социализма в рамках революционного, насильственного захвата политической власти. Иными словами, искомый сюжет нас определённо выводит в поле густой заминированности. Шаг вправо-влево — рванёт.
Но дело обстоит ещё серьёзнее. В данной дискуссии пока упущено нечто новое, что произошло в последние годы в мире. Нам посчастливилось жить в крайне важный исторический переход, причём не только в России, а в масштабах всего человечества. Его многие предвидели и века назад, и совсем недавно, но случился этот переход при нашей жизни, и связан он с двумя понятиями. Одно понятие — равновесие, которое тесно увязано с балансом. Ведь пытаясь соединить православие и социализм, мы, по сути, хотим найти некий баланс, конечно же, идеализированный. Но равновесия в мире, в котором мы живём и в котором будем жить, нет и не будет, а реальность описывается в терминах динамического неравновесия, турбулентности, точек бифуркации и т.п. Параметры реальности пляшут, даже сам циферблат, сама система координат танцует матиссовский красный вихрь. Параметры порядка перепутаны со второстепенными и третьестепенными, восприятие испытывает колоссальные перегрузки и подвергается манипуляциям со стороны самых разнообразных и зачастую анонимных сил. В результате велик риск сместить наши дискуссионные усилия на негодный или притворный объект.
И второе понятие, связанное, но не исчерпывающееся неравновесной динамикой, — кризис сложности. Человечество за последние три года произвело 90% объёма всей информации за всю свою историю, причем большую часть этой информации оно вообще не обрабатывает, она остается одноразовой, радуя любителей селфи и бесконечных чатов. Даже старинные фотографии сейчас не просматривают, как прежде. Сегодня ценнее фотографию успеть сделать.
Можно добавить и другие характеристики современной реальности, которые свидетельствуют о глубине вызовов. Это будет и демографический переход, и миграционный кризис, и смена глобального миропорядка, дефицит воды и продовольствия… Картина пёстрая и угрожающая, иными словами.
В такой ситуации совершать операцию концептуального редукционизма, то есть создавать какую-то высокую, сияющую, привлекательную модель, к которой большинство людей будет стремиться, ею мотивироваться в своих жизненных стратегиях, — задача неподъёмная, возможно. Но с другой стороны, столетний опыт показывает, что именно в моменты особой сложности, неразрешимых противоречий возникает склонность общества к простоте, ясности. В такой ситуации возрастает риск триумфа упрощённых идеологических схем и диктатур. Между прочим, Геббельс считал "блестящую неопределённость" одним из принципов успеха массовой идеологии. Вводятся в оборот простые ясные лозунги и ответы: что хорошо и что плохо, кто друг и кто враг, как воспринимать прошлое, как жить в настоящем и к каким идеалам стремиться в будущем. Это можно было в 30-е годы сделать даже в цивилизованной Европе. Нечто вполне простое было осуществлено и в США в рамках реализации масштабного проекта "нормальсии", сфокусировавшего массовую социальную энергию на экономических мотивах ("форд", домик, фондовый рынок). Но торжеству простых и энергичных идеологий первой половины ХХ века благоприятствовал и индустриальный уклад, и постверсальский мир, и беспрецедентная ситуация в СССР, и все обстоятельства смены мирового гегемона.