В эпоху Оттепели и — конкретно в 1960-х годах обозначилась ещё одна важная линия - творческое переосмысление Великой Отечественной войны. Возникло такое литературное явление, как «лейтенанткая проза». Идея - осознать подвиг, изобразить его всеми доступными - но безо всякой красивой помпезности - средствами. Гелий Коржев становится певцом военного лихолетья — его «Следы войны» (1963) и «Старые раны» (1967) поражают грубой честностью. Победа — это не совсем то, о чём иной раз поётся в очень хороших песнях: «Эх, путь-дорожка фронтовая! Не страшна нам бомбежка любая!» Бомбёжка страшна по определению — после неё бывают следы войны и старые раны. И — вечная «Тревога» (1965/68) — старый солдат и юная дочка. Он устало глядит на запад, откуда в 1941-м пришли железные колонны, а вот девочке хочется мечтать о светлом будущем — лицо её выражает мечтательную сосредоточенность. Им — юным, рождённым уже после войны — обещали и коммунизм к 2000 году, и яблони на Марсе, и «ветку сирени в космосе». Коржев потом будет часто обращаться к теме памяти — это и горестная «Мать» (1964), и «Проводы» (1967), и «Облака 1945 года» (1980-1985).
«Он жил и творил не только за себя, но и за того безвестного, безымянного гения, который сгинул в кипящих котлах Отечественной войны. Мне казалось, что Коржев чувствовал себя обязанным перед страной, воспринимал своё искусство как долг», - сказал о Коржеве Андрей Фефелов. И вспоминаются стихи: «Я сегодня до зари встану, / По широкому пройду полю. / Что-то с памятью моей стало, / Всё, что было не со мной, помню. / Бьют дождинки по щекам впалым; / Для вселенной двадцать лет – мало». Сам Гелий Коржев рассуждал о своих ровесниках следующим образом: «...Шестидесятники - это прежде всего люди, вышедшие из пламени войны. Это они несли в себе новое представление о вселенной, о жизни, об искусстве. Целое поколение пришло с войны со страстной мечтой о мирной жизни, жаждой знаний, тягой к труду. Именно это военное поколение формировало дух эпохи...»
Коржеву довелось побывать за границей ещё в пору своей молодости — он быстро перешёл в разряд мэтров, которым доверялись поездки в капиталистические страны. Так возникли остросоциальные зарисовки и картины из европейской жизни. Вот «Художник» (1961) — бородатый человек, рисующий мелками на асфальте. Рядом сидит женщина с остановившимся взглядом и мы видим главную деталь повествования: кепку с монетами. Уличный гений, пишущий портреты за гроши? Или он просто тренирует руку, а деньги — толькоприятный, но необязательный стимул? Справедливости ради, отмечаем, что одет он — прилично и даже стильно, а на пальце красуется интересный перстень. Поэтому посыл у этой картины — многосложный. Но главная тема — людская разобщённость в капиталистическом социуме — звучит здесь в полной мере.
Ещё одна грань его таланта — изысканное видение предметов. Коржев создаёт живые, буквально дышащие натюрморты — его «Шинель и сапоги» (1950) будто бы принимают форму человека. Мимо нас проходят восточные кувшины, венские стулья, тазы, дамские босоножки, античные бюсты, драпировки, топоры и ватники... Вещно-осязаемый мир, как в сказках Андерсена - там разговаривают чашки и печалятся фарфоровые танцовщицы. Натюрморт «Стакан молока» (1980-е) воспринимается ...портретом. Холодные грани, жидкость, белая драпировка — всё это выступает в качестве настоящего характера. В композицию включены старинные кувшины - лаконичный стакан на фоне своих «предков», где когда-то хранилось молоко...
Серия «Дон Кихот», над которой художник начал работать в 1980-х годах, это не просто иллюстрации к заученной классике — это позиция. Советская парадигма была рыцарственной и дворянской по сути. Не только — служить, но оставаться на своём поприще даже тогда, когда это выглядит смешным ...донкихотством. Видимо, Коржев, как все глубокие мастера, что-то предчувствовал, ибо в середине 1980-х он задумывает ещё один свой цикл - «Тюрлики». Они — уродливые и жалкие монстры в духе Босха или Гойи. Сон разума рождает чудовищ — тюрлики это наша действительность конца 1980-х - начала 1990-х, когда многие люди скоропостижно мутировали, становясь дельцами, бандитами, хапугами или просто — высокомерными сволочами. После окончания Перестройки у художника возникают соответствующие образы — помимо тюрликов, появляются бомжи, пьяницы, потерянные люди, «обездоленные» лица. И — финал под названием «Свалка» (2007) — на помойке оказываются не только пустые бутылки да прочая использованная тара, но и кумачовые флаги, и голова Ленина, видимо, отколотая от монумента. Как сие туда попало? Мы сами выкинули. А тот, кто не участвовал в кощунствах, тот - просто не помешал корявым тюрликам зашвыривать наше победное, звенящее прошлое. Или — боролся один против всех, как идальго из Ламанчи... Вот и лежит теперь Иван в центре недостроенного мира, посреди бутылок и серости. Его прадед поднимал знамя, а он — отнёс на задворки. Но художник до конца дней верил в лучшее — он говорил: «Встань, Иван!» И - подними знамя.