Что касается марксизма: другого реального опыта построения социального государства, действительно, нет. И как человек, всерьёз увлекавшийся в юности марксизмом, могу сказать, что сегодня, с высоты прожитых лет, и церковного опыта, и опыта житейского, у меня к марксизму единственная претензия: это атеистический материализм. Заимствован он был из фейербахианского богоборчества. И если социалисты откажутся от этой неорганичной глупости, внедрённой в их мировоззрение, то с ними можно будет сотрудничать в построении социального государства.
Виталий АВЕРЬЯНОВ, директор Института динамического консерватизма, доктор философских наук.
Из рассматриваемых нами трактовок понятия "социализм" самым значимым является опыт конкретного исторического уклада. Потому что все теории стоят гораздо меньше, чем этот 70-летний опыт. Безусловно, это тот реальный социализм, явленный в истории со всеми его грехами, пороками и, в то же время, со всеми его достижениями. Это тот социализм, который должен рассматриваться, когда мы ставим вопрос, возможно ли соединение социалистических идей с православными ценностями.
Однако для нас крайне важно, что социализмом можно называть и определённые старинные традиции русской самоорганизации. Знаменитый спор об общине в XIX веке поставил вопрос о социализме, который существовал в недрах самодержавия в течение многих веков. А значит, можно предположить, что в архетипе русского мужика социалистическое начало было заложено задолго до любых теорий. И может быть, именно здесь заключается разгадка того, почему удалось построить в России такой мощный социалистический уклад в XX веке. Ведь крепостной крестьянин (даже не берём государственных крестьян) владел землей через общину. Часто называли крепостных рабами, но это были рабы-землевладельцы. Собственность эта была, конечно, не частная, а в форме коллективной, общинной. Отсюда и представление о том, что земля — Божья. Кстати говоря, после завершения гражданской войны, как показывают современные исследования, большинство крестьян вернулось к общине. Ни столыпинская реформа, ни даже Декрет о земле, который, безусловно, апеллировал к инстинкту частной собственности, не переломили народное представление о справедливости. В общинных отношениях, при всей их неоднозначности, русский человек видел гарантию от явной социальной несправедливости, от социальных хищников, от скупщиков земли.
Даже Карл Маркс писал в письмах Засулич и в редакцию "Отечественных записок", что Россия, обладая такой мощной и развитой общиной и артелью, сможет перепрыгнуть в социализм, минуя все трагические периоды "первоначального накопления", которые свойственны западной истории.
Герцен полагал, что можно объединить эти русские общины, эти малые социализмы в единый земский собор — такой республиканский парламент. Безусловно, это была утопия, но ведь, если называть вещи своими именами, и марксизм тоже был утопией.
Социализм не был изначально ни атеистическим, ни космополитическим, не был ему свойствен в обязательном порядке и экономический детерминизм. Изначально на Западе широко был распространён христианский социализм. Он возрождался в XX веке, в частности, в католической теологии освобождения. Мать Тереза в 86-м году говорила: "Я считаю учение Христа глубоко революционным и глубоко соответствующим делу социализма. Оно не противоречит даже марксизму-ленинизму". Не так давно Уго Чавес говорил: Иисус Христос — наш, он принадлежит бедным, он принадлежит тем, кто решает задачи освободительные.
Часто говорилось, что задача социализма — это, прежде всего, преодолеть голод, преодолеть нужду. Но, с другой стороны, главный вопрос заключается ведь не в том, как преодолеть голод, а в том, ради чего голодать и ради чего насыщаться. Даже утопии своим энергетическим зарядом сообщают человеку вектор его смысложизненных ориентиров. Если утопия ориентирует человека на полный холодильник, то мы и получим в результате недолёт — во всех отношениях. Если же человек ориентируется на воскрешение отцов (утопия русского космизма), то такая планка обеспечивает благородную и, в сущности, довольно точную оценку очень многих жизненных вопросов.
В истории России ХХ века мы видели два магистральных облика социалистической идеи — это социализм сталинского образца и поздний зрелый социализм, который возник после хрущёвского перелома. Первый социализм был нацелен и направлен на рывок в развитии, в производстве и создании нового индустриального уклада, а также на выработку принципиально нового типа человека. Второй образ социализма, который постепенно переходил в стадию энтропии, поставил совсем другую задачу: догнать и перегнать Запад по потреблению. Это был очень существенный перелом в ценностных ориентирах общества, и после того как этот перелом произошёл, постепенно стало ясно, что целевые векторы развития у социалистической и капиталистической систем, в общем-то, не сильно отличаются друг от друга.