Вероятно, кремация воспринимается могилодержателями как один из способов избежать острой конкуренции за место под землей. Впрочем, некоторые покойники склонны придавать огненному погребению символический смысл. Человеку постхристианского общества кажется, что, исполняя языческие ритуалы, он приобщается к истокам цивилизации. Но все же воспитан он на совершенно иной культуре, которая нет-нет да и дает о себе знать. Я слышал, как одна женщина в черном говорила другой: “Васенька, когда умирал, завещал себя сжечь и пепел развеять над Черным морем. Половину-то я с корабля развеяла, а половину — побоялась. Теперь вот иду в храм — может, отпеть его?..”
И это еще хорошо, что такая мысль пришла к ней. Большинство моих современников считают, что достаточно позаботятся об усопшем, поставив над его могилой памятник “не хуже, чем у других”.
А вот “цивилизованные” американцы чрезвычайно не любят ставить на своих кладбищах памятники и вообще все то, что напоминает о смерти. Надгробные плиты они предпочитают класть прямо на землю, чтобы они ненароком не омрачили пейзажа, открывающегося из окна “кадиллака”. К покойникам, “выдаваемым” моргами, там относятся, как к произведениям искусства. Все ухищрения парикмахеров, завивающих мертвые волосы, гримеров, подмазывающих ввалившиеся щеки, и прочих мастеров подземного макияжа сосредоточены на том, чтобы доказать: смерти нет. И безобразные старухи в париках и помаде расхаживают по ритуальному залу между “готовыми” гробами, восклицая: “Beautiful, beautiful!” Они надеются, что и сами после смерти будут выглядеть не хуже. Они очень не хотят умирать.
Наши соотечественники проделали уже почти весь путь от христианского отношения к смерти до американского. Еще, кажется, совсем недавно большинство русских людей хоронили своих близких со священником, в простых гробах, мало заботясь о внешней стороне церемонии. Они ставили над могилой деревянный некрашеный крест и, умирая, думали не о том, сколько он простоит, а о том, что будет с их душами после разлучения с телами. Конечно, и сейчас очень многие уверены в существовании загробной жизни. Ставя поминальные свечи на церковный канон, некоторые бормочут: “Это маме, это бабушке, это дяде Пете, это Шурику”. Но, по сути дела, никакого содержания в свои эти действия не вкладывают. Большинство людей, по-видимому, просто убеждены, что “душенька” питается свечками, конфетами или пасхальными яйцами, которые так любят крошить на могилы. Об этом, как мне кажется, совершенно не подозревает пес Рублик, “прописанный” в моей сторожке. Начиная с Пасхи и до самого лета он, вместе со стаей четвероногих бомжей, живущих на кладбище просто так, начинает болезненно обжираться покойницкими гостинцами. Но второй день Праздника на собак просто жалко смотреть — лохматые, с выпученными глазами и раздутыми животами они валяются на припеке под щитом с планом кладбища среди яичной скорлупы, пшена и каких-то кусков и переваривают обед. Мне до сих пор так и не удалось выяснить, почему люди считают нужным рассыпать еду не только на могилах, но и в этом месте? Может быть, чтобы псы позволили пернатым спокойно склевать то, что разложено на земляных холмиках?
Безусловно, формирующееся в обществе похоронное сознание обязано своим зарождением постхристианскому обществу. Люди в большинстве своем уже не верят в высокое призвание небесного отечества, и смерть, имеющая для христиан весьма относительное значение, стала пред ними во всем своем страшном обличье. Так что очень скоро всякое упоминание о ней будет изгоняться с неменьшей ревностью, чем в Америке. Но, отвергая христианские ценности, они все же не могут смириться с неизбежностью смерти и в глубине души мало кто верит, что когда-нибудь умрет. Потому и несут на гробы письма к покойникам, наряжают там новогодние елочки, а весной втыкают веточки вербы. Я видел даже детские могилы, на которых постоянно появляются новые игрушки. Вот уж воистину, “некуда пойти” современному человеку, отвергшему сущность христианства и, приняв некоторые обрядовые действия, воздающему своим покойникам совершенно неподобающие почести.
Кладбище не засыпает и ночью. Местные бродяги наружно греются у больших и малых костерков, а внутренне — на любой скамейке. Стайка мальчишек пронесется порой по аллее, круша попутно железными прутьями плиты земных “райков”, непонятно для чего нужных взрослым. Собаки затеют вдруг во мраке драку с чужаками, или будут тихо лежать под голубыми елями и совсем южными кипарисами. А глубоко под землей наползают друг на друга пласты песка и глины, перемешиваясь с мертвыми костями, которым, в отличие от душ умерших, уже не нужна почти никакая забота.
БИТВА ЗА ИСТОРИЮ
НА ВОПРОСЫ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ "ЗАВТРА"
АЛЕКСАНДРА ПРОКУДИНА
ОТВЕЧАЕТ АКАДЕМИК РАН
ЮРИЙ СТЕПАНОВИЧ КУКУШКИН,
ЗАВЕДУЮЩИЙ КАФЕДРОЙ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ XX ВЕКА
ИСТОРИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА МГУ
Александр Прокудин. Юрий Степанович, события последнего десятилетия в нашей стране, как бы их ни называли, — катастрофой, революцией или постыдным фарсом — это захватывающий материал для профессионального историка. Вторично в этом столетии Россия, со свойственной ей широтой, изменила ход мировой истории. Но теперь уже не могучим революционным порывом, а действием прямо-таки противоположным — почти добровольным отступлением по всем фронтам, "сложением полномочий" одной из двух мировых сверхдержав и уходом в себя, в глубокие думы о смысле сущего и своем предназначении.
Но что такое история? Мы говорим "история смуты" или "история гонки вооружений", и подразумеваем всю совокупность фактов, связанных с этими явлениями. В то же время монография с подобным названием не столько излагала бы факты, сколько попыталась бы их обобщить и объяснить. "Писаная" история — это всегда поиск утраченного смысла. Потому что вся полнота ушедшей жизни, будучи событийным космосом, очевидно непознаваема. Причем современность наименее понимаема из-за своего непрерывного движения. Поэтому одна и та же череда событий может стать совершенно разными "историями", особенно если в обществе идет борьба идеологий. А если взять официальную, "спонсируемую" государством историю, то правящий класс или режим всегда подводят ее "под себя", изображая свое явление миру венцом национального, а порой и мирового развития.
Так что же такое история? Бесформенный, податливый материал для пропагандистского "обеспечения" социальных проектов, которые способны вести общество в любую сторону? Или все-таки для каждого народа существует некий провиденциальный путь, и образ этого пути выстраивается в национальном сознании независимо от политических зигзагов и субъективных трактовок?
Юрий Кукушкин. В моем представлении отечественная история — это фундамент, на котором стоит настоящее и будет развиваться наше будущее. Надо сказать, что в последнее время очень многие пытаются разрушить этот фундамент. Но тогда может упасть и само здание… Одни это делают, увлекаясь малоизвестными ранее фактами, стараются наскоро слепить из них новые модели, объясняющие недавнее прошлое. А кто-то совершенно сознательно ведет линию на разрушение. Часто это бывают перепевы созданных за рубежом пропагандистских концепций. И не надо тешить себя иллюзиями, что мы, россияне, окружены друзьями, которые только и мечтают о том, чтобы заключить нас в свои объятия и дружно двигаться по пути прогресса. Сегодня все явственней видна опасная черта, к которой подошла страна. Под жестким нажимом извне мы оказались близки к тому, чтобы потерять не только свою ракетную оборону, но и национальную промышленность, сельское хозяйство, культуру…
В то же время никогда не ослабевало стремление лишить нас своей истории. И сегодня идет настоящая битва за историю. Вот что очень важно понять! Ведь без собственной уникальной истории у нации не может быть и собственного будущего. Тогда неизбежно возникают зависимость, колониальный вариант, деградация.