Выбрать главу

Да, Леонид Бородин любит Родину, любит Россию, её историю, её величие, её государственность. Но что дальше? Это, по сути, не вопрос для писателя-романтика, он сам может переадресовать его вам. Он ищет свою "третью правду" между конформистами и диссидентами, между гэбистами и политзаключенными. Он и гэбистов, его сажавших, отказывается судить. Он и на свою политическую борьбу умудряется смотреть "боковым зрением" писателя-романтика. Вслед за Михаилом Лермонтовым он написал свою "Тамань" - "Женщину в море". Вслед за Александром Грином он написал и свою Ассоль, свою Ри, только герою оказались не под силу алые паруса. Но он готовится к ним, готовится к своему возвращению в сказку: "По-разному сложилась моя жизнь, и если в ней не все всегда удавалось, то это, пожалуй, от того, что я везде, сам того не понимая, ощущал себя временным, и тогда возможно, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к возвращению". И возможно ли вообще торжество его "третьей правды"? Вряд ли... Это трагедия личности писателя, трагедия нынешнего романтизма. "Третья правда" ему нужна и как художнику, чтобы уйти от повторов, от тематической узости. "Год чуда и печали", "Гологор", "Расставание", "Третья правда", "Божеполье", "Женщина в море", "Ловушка для Адама" - каждый раз новая среда, жизнь, иные "предлагаемые обстоятельства". Герои Бородина узнаваемы лишь "правилами игры". Повести схожи - лишь крепкими напряженными сюжетами. Чтобы понять Леонида Бородина как писателя, совсем не надо знать о его одиннадцати годах лагерей, о громких политических процессах. Они лишь уведут читателя от правды, они - вехи его бытовой биографии. Чудо, все то же байкальское чудо, но Бородин оказался выше своих житейских передряг. Что ему помогло? Думаю, вера в Бога. Он не просто романтический, но в определенной мере и мистический писатель. Вся его проза - религиозна, и не сюжетно-религиозна (хотя есть среди его героев и священники), а религиозна своим видением человека. Есть у него даже чисто мистический рассказ "Посещение", который он любит публиковать в своих книгах, есть мистические стихи.

При всем при этом его проза остается чисто сибирской, этнически сибирской, о чем бы он ни писал. Только сибиряк может увидеть наш курортный юг так, как увидел его герой повести "Женщина в море". Черное море - как мертвая стихия. Море - не как жизнь, не как сверхдинамичная среда, а как однородная материя, имитирующая бытие. Сопоставьте с мертвящим видением курортного моря строчки о Байкале в повести-сказке "Год чуда и печали", где Байкал - живое существо, где увязывается цвет волн с настроением земли, где все живет ожиданием чуда: "И потому однажды я приеду в Иркутск, сяду в электричку на Слюдянку, займу место, слева по ходу поезда, и, когда в разрыве гор откроется для меня страна голубой воды и коричневых скал, я узнаю о себе то самое главное, что должно называться смыслом моей жизни".

Думаю, не по своей воле выработал Леонид Бородин свои жесткие правила игры. Нас всех заставляют или "не высовываться", или вырабатывать систему защиты. Не забудем и о том, что главная тема его - русское национальное сознание, в каких бы вариантах эта тема ни проявлялась. "Заявить ее в качестве позитива означало исключить себя из состава "порядочных людей", стать объектом гнусных намеков и быть навсегда исключенным из интеллигенции, как ныне "единогласно исключены" из этого состава Распутин, Астафьев, Белов..." - это уже пишет не герой прозы, а сам писатель, вынужденный притворяться, подобно Селиванову, в самой России. Но помните оптимистическое высказывание Бородина: если мы все - каждый из нас - будем делать всё, чтобы Россия возродилась, то нет таких сил, которые способны нам помешать.

Мегамашина

Георгий Судовцев

18 апреля 2013 0

Политика Общество

Как заявил глава Комитета Госдумы РФ по делам СНГ и связям с соотечественниками за рубежом Леонид Слуцкий (фракция ЛДПР), "за последние 20 лет в мире число людей, владеющих русских языком, уменьшилось с 350 до 270 млн. человек". Русский язык активно и целенаправленно вытесняется не только из бывших союзных республик с их этнократическими политическими режимами (разумеется, за исключением Республики Беларусь, но это исключение, лишь подтверждающее общее правило) - он активно вытесняется из международной жизни вообще и из российской жизни, в частности. Дипломатия, наука, культура, литература - повсюду сфера функционирования русского языка сжимается, как шагреневая кожа. А тот "русский язык", который нам предлагают по всем информационным каналам, звучит как своего рода русский вариант "пиджин-инглиш" - настолько он убог, мелок, малосмыслен, засорен иностранными словами.