Александр ПРОХАНОВ.
А как вы считаете, эта мечта проявлялась через политологию, политику, публицистику, экономику, политэкономию? Или она была уже настолько зашифрована революционной практикой, что в конце концов как бы погасла?
Лев ДАНИЛКИН.
На мой взгляд, самая важная работа Ленина — это "Государство и революция". И в этом тексте даже слово "партия" не употребляется ни разу. Это история про мир, в котором нет государства, в котором государство отмирает, поставлено в такие условия, что оно больше не нужно людям. И удивительным образом вся послеоктябрьская практика Ленина вступила в противоречие с его теоретическими представлениями. Но всё равно правильно думать о том, что в голове он держал не диктатуру пролетариата, а общество, в котором никакой класс, даже пролетариат, не будет навязывать посредством насилия свою власть другим классам. Поэтому ему и не нравились лозунги "Царству рабочих и крестьян не будет конца". Не будет ни тех, ни других, ни буржуазии, в этом смысле. И рай Ленина выглядит скорее как…
Александр ПРОХАНОВ.
Община.
Лев ДАНИЛКИН.
Скорее, как общество образованных самоорганизующихся людей, им не нужен аппарат насилия, чтобы одна часть общества подавляла другую.
Александр ПРОХАНОВ.
Это была социальная или всё-таки отчасти религиозно-философская теория?
Лев ДАНИЛКИН.
В его случае, скорее, социальная — хотя человек должен был преобразиться, обновиться не эволюционно, а — скачком, и, по сути, это род чуда, так что, конечно, коммунизм — это ещё и род религии, странное сочетание религии и бизнеса, как говорил экономист Кейнс. РСДРП, особенно ранняя, кстати, не воевала с религией как таковой. В 1904 году Ленин с Бонч-Бруевичем и Плехановым даже выпускали сектантскую газету, Ленин знал этот аспект революции — революция как род Реформации.
Александр ПРОХАНОВ.
Мне казалось, что человек, который соприкасается с такими массивами явлений, не может не чувствовать, что эти явления до конца не объяснимы. И в его представлении о мире остаются такие зоны, которые заполняются сказкой, верой, религией — абсолютной художественной утопией.
Лев ДАНИЛКИН.
Ленин не был рациональной машиной, он умел находить лучшее решение для конкретных обстоятельств, лучшее, чем у всех других аналитиков, но о том, как на самом деле выглядит его утопия, только догадывался. Его утопия описана очень осторожно, он знает только одно — что там нет аппарата насилия, нет классов, это такой странный рай — рациональный, основанный на "разумном эгоизме" из Чернышевского, вроде снов Веры Павловны.
Александр ПРОХАНОВ.
Вы по своему складу человек весьма рациональный. Я помню нашу поездку во Псков, и с каким иногда с ужасом и даже содроганием вы смотрели на катакомбы православные…
Лев ДАНИЛКИН.
Вряд ли я стал бы биографом, тем более вашим, если бы я был рациональным человеком.
Александр ПРОХАНОВ.
Вы же не знали, к чему приступаете. Это потом выяснилась вся пагуба этого увлечения.
Лев ДАНИЛКИН.
Быков написал рецензию на мою книгу "Ленин", очень прохладную, у него другие совсем представления о Ленине, и заканчивается она так: вообще я не понимаю, зачем этот человек написал биографию Проханова. Я — вот десять лет прошло, и я прекрасно понимаю, что я искал и нашёл: и с вами, и с Лениным. Есть существа, которые позволяют материи измениться, не эволюционно, а скачкообразно, перейти в свою противоположность. Это такая революция в голове, которая отменяет известную формальную логику; обычный понятный рационализм после встречи с этими существами кажется пошлостью.
Александр ПРОХАНОВ.
Так вот, если бы в Ленине был чистый рационализм, хотя и сложный рационализм, как можно бы было его превратить в мифологию? Как он мог бы стать крестьянским солнцем? Ведь крестьяне были, с одной стороны, людьми озимого клина и всяких погодных примет, а с другой стороны, конечно, они были абсолютные сказочники. Это была культура волшебных сказок. Это была мечта о рае небесном.