Н. Я. А что вы скажете о МХАТе имени А. Чехова?
М. Л. В последние сезоны я посмотрел у них ряд спектаклей, в том числе по классике. Они привели меня в ужас и вызвали глубокое возмущение, — в частности, лермонтовский “Маскарад”, о котором я писал на страницах “Завтра”. Эти спектакли сродни тем скульптурам-чучелам, которые выставлены в фойе ефремовского МХАТа и обозначены как Станиславский, Немирович-Данченко, Чехов, Пушкин. Более всего они напоминают огородные пугала. Тут хулиганство сознательное, целенаправленное глумление над культурными святынями. “Обыкновенная русофагия”, которая еще хуже “обыкновенного фашизма”. Спектакль по современной пьесе “Злодейка, или крик дельфина” — сущая дьяволиада, злорадное глумление над русским человеком. “Сношать тебя будем орально и анально”, — предупреждают главную героиню, но подтекст очевиден: “сношают” здесь, погружая в выгребную яму, матушку-Русь…
И как симпатично: скульптурные пугала в фойе были подарены театру министерством культуры (!). Мало того, “художества” ефремовского театра удостоены указа Б. Ельцина, по которому МХАТ им. А. Чехова включен в “свод особо ценных объектов культурного наследия” с повышенным финансовым обеспечением (N 114, от 6 июня 1996 г.).
В. К. Вы говорите, что можно пересчитать по пальцам еще оставшиеся в живых русские театры — те, которые вам близки и интересны. Я думаю, что это не случайно, — ведь расколота нация. И каждый театр выбирает себе тот адресат, который перед собой видит. Соотношение здесь не в пользу отечественной традиции.
М. Л. Духовные оккупанты жаждут нашего уничтожения. И немало уже преуспели.
В. К. Подобный “пробный шар” сейчас запущен одним из ведущих театральных деятелей. Предложено оставить в Москве всего десять коллективов, которым будет бюджетная дотация, а остальные пусть выживают, как могут.
М. Л. Вы, разумеется, имеете в виду Марка Захарова. Это действительно выдающийся представитель культуры (точнее — антикультуры) “малого народа”, занимающего командное положение в стране. Нужно ли примиряться с этой “пятой колонной” в театральной культуре? Здесь, извините, не конкуренция, противник ведет войну на истребление, осуществляет культурный геноцид. При этом проявляется удивительное коварство, изобретательность и беспощадность. Нынче, к примеру, усилилась словесная трескотня вокруг грядущего в 1998 году столетия Художественного театра. Будут топить, душить “в объятиях” наследие Станиславского, других корифеев… А что в этом наследии, на ваш, Валентин Валентинович, взгляд, наиболее важно, сохраняет всю меру актуальности?
В. К. Театральные постулаты основателей МХАТа не были ими придуманы, они проистекали из природы русского искусства. Принцип собирательства всей отечественной жизни, истории, культуры — вот что отличало МХАТ с первых шагов и сделало его великим театром.
М. Л. Мне дороги усилия сегодняшнего МХАТа на Тверском следовать этим магистральным для Станиславского и Немировича-Данченко задачам. Ваш репертуар, сценический стиль заметно отличаются от многих иных театров. Обширно представлена русская классика. Почти каждую неделю в текущей афише спектакли Островского, Чехова, Булгакова.
В. К. Это корни, почва. Без этого репертуара мы просто ничего не смогли бы сделать.
Н. Я. Марк Николаевич, но ведь классика сейчас идет во всех театрах. Все рванулись к классическому наследию… Другое дело — как это ставится. Зачастую препарируется до неузнаваемости. Вот, например, спектакль “Хлестаков” в Московском драматическом театре им. К. С. Станиславского.
М. Л. Я видел этот “спектакль”. В афише он обозначен одной буквой “Х”. Ни его создатели, ни критики, да и зрители не отрицают, что имеет место театральное хулиганство. “Известия” сочувственно назвали это “обаятельным хулиганством”. Конечно же, действо сие — не “забавы взрослых шалунов”. “Х” — результат эстетического бандитизма, “Ревизор” искромсан в клочья. В тотальной криминализации страны театр не стал исключением. Подобные акции принадлежат антикультуре. Помните, у Пушкина: “Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает Мадонну Рафаэля”. Испачкали сразу двух классиков — Гоголя и Станиславского, имя которого носит театр.
К слову, обратите внимание, большинство сочинителей таких пакостей этнически не русские. В. Мирзоев, А. Житинкин, К. Гинкас, М. Захаров, Л. Додин… Искатели геростратовой славы! Их сценические кочевряжества -от бездарности, духовной опустошенности, от ненависти и презрения к России. Может быть, об этом забавно читать, но на самих спектаклях — скука и тоска, зрители уходят, не досмотрев. Для подогрева включают эпизоды, где занимаются “реабилитацией плоти”, что зачастую выглядит еще омерзительнее…
Н. Я. Хочу у Валентина Валентиновича спросить, а чем отличаются классические постановки в вашем театре, как вы определите различия с другими сценами?
В. К. Наша основа — отечественная традиция. Поэтому, начиная работать над Островским или Булгаковым, мы сохраняем огромное уважение к их творчеству, сознаем, что это наши гении.
Н. Я. Не приведет ли это к тому, что спектакли приобретут “музейность”, станут скучны? Каждое поколение должно же открывать в классике что-то для себя новое.
М. Л. Ну что вы, Наталия Константиновна, это классика может в нас что-то открывать, а мы призваны расслышать в великих произведениях то вечное, никогда не умирающее, что в них заключено.
Н. Я. Все это заложено в пьесах, а как это конкретно воплотить?
М. Л. Человеческие ценности раскрываются через живые души, через переживания наших с вами современников — артистов театра. Своей трактовкой исполнитель расставляет акценты…
В. К. И авторы делают акценты на нравственной природе персонажей. И ничего не надо “открывать”. Духовное содержание заложено там в избытке.
М. Л. Мне вспомнился ваш спектакль “Лес”. Прекрасный актерский ансамбль, в котором лидирует Т. Доронина (Гурмыжская). Исполнение Клементьевым роли Несчастливцева пронизано пафосом самых высоких чувств и стремлений. Этот странствующий актер, совершенно нищий, готов пожертвовать всем, вмешаться, чтобы составилось счастье двух молодых, начинающих жизнь, людей — Петра и Аксюши. У Клементьева курсивом отмечена важная особенность: его Несчастливцев — воплощенное человеческое достоинство и благородство. Над комизмом положений главенствует скорбь героя, чуткость к чужим страданиям. Сценическое творчество приближено к духовным высотам: судьба человеческая прочувствована художником как судьба народная. Эта пушкинская формула является законом подлинно русского искусства, театрального — в особенности.
Н. Я. Мы сосредоточились на “Лесе”, а вот еще один примечательный спектакль — “Версия “Англетер” о Сергее Есенине. Как он создавался, почему взят в репертуар?
В. К. Театр понимал, что “промолчать” юбилей Есенина невозможно. Пьесы приносились, но они не имели отношения к уровню событий. Петербургский драматург А. Яковлев, получив отказ в театрах своего города, показал нам пьесу. Я долго не решался, считал кощунственным для себя играть роль поэта. Приводил других актеров, но случилось так, что играю я. Поэзия Есенина меня сопровождала с детства. Я проехал всю Рязанскую область вдоль и поперек. Бывал в Константинове… Эта роль для меня веха, которая делит жизнь на две части: до и после…
М. Л. Для актера играть великих, отмеченных Богом людей, — быть может, самая трудная задача. Как дотянуться — внутренне, духовно — до уровня, на котором можно говорить о каком-то соответствии прототипу.
В. К. Когда стало ясно, что играть Есенина буду я, возникло острое ощущение какой-то стоящей передо мной преграды. Ведь это великий, гениальный художник. Действительно, каким образом искать, найти в себе необходимую меру соответствия ему. Ключ к роли я нашел, как мне кажется, простой: в сходстве мировосприятия, в общей почве. Мы — дети одной земли, нас окружает одна природа. Мне представилось даже, что и я, и поэт одинаково видим то, что нас окружает: прошедшие почти сто лет — в общем-то мгновение, с точки зрения вечности. В Константинове мне показалось, что я вижу мир так, как его видел Сергей Александрович.