Рисунки выполняются ретушной краской. Обычно это сангина (фр. sanguine от лат. sanguis) — издревле известный материал для рисования, изготовляемый преимущественно в виде палочек. Современные ретушёры чаще используют бруски сангины, истирая их в мелкий порошок, с которым в дальнейшем и работают. Сангина, как известно, имеет цветово спектр от светло-коричневого до почти красного.
Ретушёры часто используют и чёрный цвет. Аналогичным способом получают порошок от так называемого итальянского карандаша (чёрного мела). На самом деле это бруски из глинистого сланца или прессованной сажи. Очень часто оба материала смешивают, получается мягкий, тёмно-коричневый насыщенный цвет. Иногда таким цветом работал и мой отец.
Работа ретушёра обычно делится на две части. Первая — это так называемая "чистка". С портрета ланцетом и карандашом убираются точки грязи (белые, черные). Лишь потом используются абразивные материалы — это уже художественная ретушь, доступная лишь немногим.
Работают обычно тампонами, а для тонкого разнесения — растушёвками. Последние изготавливают из скрученной бумаги (замши, лайки) в виде заострённых цилиндрических палочек.
Не могу похвастаться знанием метода работы других ретушёров, но у моего отца он был особый. Тампоны он вообще не использовал. Его основным "инструментом" были подушечки пальцев (в основном среднего и безымянного). Когда один стирался, в ход пускался второй палец. А первый шёл на заживление. Меня всегда удивляло, что подушечками отец умудрялся делать и тонкие линии. Как это получалось, не знаю. Конечно, применялись и растушёвки, но обычно ими пользовалась мама, которой доставалась окончательная доводка всего портрета.
Несколько дней я старался в нашу "мастерскую" не заглядывать — не очень приятно и понятно смотреть, как на чистом листе вдруг начинают появляться ещё ничем не обусловленные телесные пятна. Иногда приоткрывал дверь, здороваясь с отцом. И всегда у него за спиной видел молчаливую и неподвижную фигуру.
Прошла неделя. Я, наконец, зашёл в спальню и обомлел. На меня смотрел Ленин! Тяжёлым взглядом исподлобья. Конечно, не всё ещё было прорисовано, но работа впечатляла.
Надо сказать, что обычных ретушёрских портретов отец в день мог выполнить 4-5. Здесь же была совсем другая работа. Основательная, скрупулёзная, где каждый мелкий штрих долго выверялся по "первоисточнику". Процентов на семьдесят работу выполнял отец. Ближе к вечеру с "уточнениями" и доводками подсоединялась мама.
Я спросил у отца:
— Пап, а тебе очень комфортно, что сзади сидит человек?
— Ой, поначалу было даже страшно, — признался отец. — Но он сидит так тихо, даже не шелохнувшись, что где-то на третий день я вообще перестал его замечать. Представляешь, каждый вечер за ним приезжает машина, и он увозит с собой эту карточку. Он не оставляет её ни на минуту. Видимо, получил приказ ни на мгновение не выпускать её из виду. Приезжает с карточкой в девять, уезжает, когда начинает смеркаться, — ведь при искусственном свете с портретом не поработаешь. И сидит так весь день. Вообще не двигаясь. Почти не говорит, а отвечает односложно. Мама ему несколько раз предлагала перекусить, что-либо выпить. Он наотрез отказывался. Будто мы ему что подмешаем, усыпим его и что-либо нехорошее совершим с карточкой. Я лишь заметил, что когда я иду обедать, он достает из кармана какой-то бутерброд и им подкрепляется. Делает это тоже тихо, чтобы мы не заметили. Кстати, за неделю он только два раза отлучился на минуту в туалет. При этом с собой уносил и карточку. Это надо же быть таким служакой!
Работа близилась к завершению. Я чаще стал подходить к портрету и, по обыкновению, делать замечания, к которым отец, как ни странно, всегда прислушивался. Когда портрет был практически готов, я заметил отцу, что левый ленинский ус уж чересчур ярко-седой. Отец долго сверял нарисованное с фотографией.
— Нет, — сказал он. — Всё точно. Пусть так останется. Я ни на йоту не должен отходить от оригинала.
Однажды, вернувшись домой и по обыкновению открыв дверь в спальню, я не увидел ни портрета, ни молчаливого и всегда незаметного человека. Родители были на кухне.
— Что, сдали работу? — спросил я.
— Ой, как же мы устали, — отозвалась мама. — Приезжал их начальник, завернул портрет в бумагу и уехал.
— И ничего не сказал?
— А что он в этом понимает? Сказал "спасибо". Вручил нам 400 рублей, дал расписаться и укатил. Эпопея, вроде, закончилась.
Я подумал: 400 рублей для такой работы — много или мало? С одной стороны, средняя зарплата в то время составляла 100-150 рублей. Если с этой точки смотреть на оцененный труд — то немало. С другой стороны, работали без передыху два художника. Писали не кого-нибудь, а вождя всего пролетариата. С этой стороны — маловато.