Видеть, слышать, чувствовать. Смешивать цвет — с нотой, а ноту — с ароматом. Раскрывать суть. Недаром название экспозиции взято из теории музыки. Термин "контрапункт" часто использовался самим Кандинским — в приложении к художественным опытам. Грезилось, что современный человек научится не только видеть оттенок и форму, но и — слышать звучание той или иной краски. Также выявится второй, третий… десятый смысл музыки, танца, слова. По мнению Кандинского, "…красная киноварь звучит, как туба", а фиолетовый "…звучит несколько болезненно, как нечто погашенное и печальное. Оно подобно звуку английского рожка, свирели и в глубине вообще глубоким тонам деревянных инструментов, как фагот…". Александр Скрябин — теоретик и создатель цветомузыки — полагал, что нота не просто зависает в эфире, она должна иметь краску, след в воздухе, сполох. Генеральное свойство разума — синтез искусств и умений. Так возникали многочисленные идеи — например, эвритмия, сочетание особого гармонизирующего движения, напоминающего танец и пантомиму, с поэтической речью или музыкой. Педагог предлагал ученикам протанцевать стихотворение или изобразить жестами цвет. В уже упомянутой повести Фёдорова "Вечер в 2217 году" обсуждаются ароматические концерты. Автор доводит до абсурда модные идеи синтеза: "Сегодня ароматический концерт с программой из моих любимых номеров: "Майская ночь" Вязникова, "Буря" Уолеса, "Ромео и Джульетта" Полетти. Но мне не хочется уходить из своей комнаты. А славная эта "Майская ночь"… Ты помнишь? Вначале тонко-тонко проносится сырой и нежный запах свежих полей; потом нарастает густой и теплый аромат фиалок, и запах зелёных крепких листьев, и лесной гниловатый пряный запах". Во всём этом — пародия на актуальные рассуждения о сверх-чувствии: "Так и кажется, что идёшь, взявшись за руку, с любимым человеком по густому-густому лесу; а потом нежной и лёгкой тканью рассыпается аромат ландышей — острый и свежий аромат, аромат, от которого шире и вольнее дышится. В этом месте я готова кричать от восторга. Розы, царственные, пышные розы. Разгорается заря, сверкают капли росы. Чудо что такое! А "Ромео и Джульетта"… Что-то таинственное и жуткое в этих пронзительных кружащихся запахах вначале, потом они нарастают, становятся всё глубже, всё печальнее. Так и чувствуешь, что опускаешься в глубокий, едва освещённый склеп… А "Буря"? Ты любишь "Бурю"? Какие взрывы тяжёлых, падающих, как градины, запахов, сменяющихся быстро, бегущих и сталкивающихся! Восторг!"
…В 1900-1930-х годах много и обстоятельно писали о воздействии того или иного цветового нюанса на психику человека: приводились умные доказательства, строились занимательные программы, часть которых впоследствии будет применена в дизайне и рекламе. Один из номеров советского журнала "Современная архитектура" за 1929 год оказался полностью посвящён проблеме цветности и освещённости. В подзаголовке статьи конструктивиста Михаила Гинзбурга читаем: "Цвет со стороны психофизиологического воздействия на человека и на те или иные рабочие или бытовые процессы, им совершаемые". В тексте мелькают изумительные формулировки: "цветовая данность", "цветососуществование", "проблема свето-цвета".
Вернёмся, однако же, к Василию Кандинскому. Абстрактное творение замышлялось как передача эмоций и тезисов при помощи "звучащих" красок. Рассуждали так: зачем достигать точности отображения? — на то есть фотография. Современность требует от человека иных методов. Нужен ли "примитивный" реализм, когда новый разум должен сам выстраивать и достраивать живописный мир? Кандинский измышлял: "Зелёный цвет похож на толстую, очень здоровую, неподвижно лежащую корову…", тогда как осветление зелёной краски разом превращает её в молодую, звенящую силу. Из благодушной, тучной коровы — в сочно-весеннюю радость. И всё — движением кисти. Что же до старых форм, то Василий Васильевич был, как все его коллеги, прямолинеен: "Стремление вдохнуть жизнь в художественные принципы прошлого может в лучшем случае вызвать художественные произведения, подобные мертворождённому ребенку. Мы не можем ни чувствовать, как древние греки, ни жить их внутренней жизнью". К счастью (или к сожалению), Кандинский оказался неправ — уже в конце 1920-х годов во всём мире стал происходить разворот к неоклассике и реализму, который в иных случаях приобрёл шокирующие формы сюрреализма. Впрочем, не случилось и триумфальной эволюции человеческой натуры: на протяжении XX столетия развивалась, в основном, техника. Хомо-сапиенс не научился внимать шелесту звёзд и вдыхать аромат ноты "соль" в сиянии утренних лучей. Мы пошли иным путём. А Кандинский по-прежнему дивен, как всё революционное, независимо от времени.