К моменту открытия в Жуковском авиасалона-97 в российской авиационной промышленности простаивали две трети ее мощностей. Авиастроение в России не просто бедствует — оно исчезает.
Некоторые ограничения, которые в ходе реформ были введены на вывоз военной авиатехники, позволили сохранить спрос на наши истребители. На 550 миллионов долларов их купила Малайзия, на 3 миллиарда долларов — Китай. Заводы-изготовители на эти деньги могут худо-бедно несколько лет просуществовать. Но что дальше?
Сейчас авиапредприятия России еще способны производить и производят конкурентоспособные на мировом рынке самолеты и вертолеты. Их полеты на авиасалоне в Жуковском и подвигли Ельцина на бредовую ложь о том, что “тяжелое время авиационной промышленность в России прошло”.
Да, планируются поставки самолетов в Индию, ведутся переговоры с Филиппинами, Таиландом. Налаживаются контакты с Мьянмой, Бангладеш, Индонезией, Колумбией, Перу, Эквадором.
Но внешний рынок здесь будет неуклонно сужаться, ибо иностранцы предпочитают покупать только надежную технику, то есть проверенную в широком использовании в стране-производителе. Наши же новые самолеты благодаря реформам Ельцина не покупаются и не используются в самой России. Это первое. И второе. Лет через десять нынешняя конкурентоспособная российская авиатехника морально устареет. А нищенствующие сейчас — благодаря тем же реформам — конструкторские бюро ничего взамен подготовить не сумеют.
Газета президентской администрации “Российские вести” закончила свой репортаж о пребывании Ельцина на авиакосмическом салоне МАКС-97 слащавыми строчками: “Мощные и изящные крылатые машины, которые проносились над аэродромом в Жуковском, вызывали чувство гордости за наших конструкторов, авиастроителей, за наших мужественных и умелых летчиков, чувство гордости за нашу страну. Чтобы идти вперед, мы должны как можно чаще испытывать это очищающее чувство. Для этого не надо искать какую-то мифическую национальную идею. Надо просто каждому вложить в свое дело всю душу, самые яркие идеи. Только тогда мы достигнем мирового лидерства, которое сегодня дают передовые технологии, а не “передовая идеология”.
Что тут сказать? Нам нет нужды достигать мирового лидерства в авиастроении. Мы делали и еще делаем лучшие в мире самолеты и вертолеты. Мы пока имеем и самые передовые авиационные технологии. Но мы, увы, имеем и реформатора-президента, который всей деятельностью своей истребляет Россию как великую авиационную державу.
Впереди огромное, выцветшее, наполненное диким стрекотанием цикад пространство, переходящее в цепь зеленых подмосковных холмов. Там — далеко, в солнечном дрожащем мареве мерцает неподвижный игольчатый силуэт старинной колоколенки. Я нахожусь на закрытой территории Летно-исследовательского института имени Громова. Позади остались деревья, кирпичные административные корпуса, семейство древних отштукатуренных ангаров. Там трогательно умерла в тени наивная агитация ушедших эпох. Коммунистические фрески блекло светились за деревьями…
А отсюда уже доступны взгляду странные гигантские пузыри лоснящихся разноцветных аэростатов, гряды новых округлых построек, колыхание выстроившихся в шеренгу государственных флагов разных стран. Там, по всей видимости, центр праздника, там, собственно, и раскинулся Третий международный авиационно-космический салон “МАКС -97”.
Там вовсю идет праздник, сияет под солнцем чье-то коммерческое счастье, болтается на канате чудовищная надувная бутыль “Смирновъ”, а здесь, возле красных плакатов, прозябают всеми оставленные печальные, словно выброшенные на берег большие рыбы, забытые и облупившиеся старые советские самолеты — имперские трудяги, отслужившие свой срок “Яки” да “Илы”. Они не задействованы в празднике и лишь округлыми своими “мордами” чутко прислушиваются к этому, поначалу далекому, но неизменно нарастающему гулу, переходящему в страшный и триумфальный рев… Мгновенно, молниеносно над моей головой с обвальным грохотом пронеслась многотонная черная воздушная крепость — страшным, немыслимым, дьявольским винтом “ушла” вперед.
* * *
Толпы людей потоками, струями шествуют по взлетным полосам. Характерно одетые и глядящие исподлобья спецы; семейные пары, влекущие своих заинтересованных чад; праздно гуляющие барышни; рыскающие агенты фирм; какие-то важные персоны в непомерных пиджаках и с сотовыми телефонами в руках — все это двигается, смешивается и перемещается на плоскости открытых выставочных площадок. И у всех почти одинаковое, чуть вздернутое, немножко смешное и странное выражение лиц. Что значат эти лица? Почему одинаково — гоголем — смотрит и широконосый “новый русский” из “Росвооружения” и какая-то несчастная подмосковная девчушка, которую пропустил без билета служащий во внутренних войсках дядя? Что общего между их судьбами и характерами? Тайна эта раскрывается лишь тогда, когда и я наконец знакомлюсь с экспозицией. Рассматривая образцы русской современной военной техники, я вдруг чувствую на своем лице это особое “смешное” выражение. Понимаю — нечто рождается, поднимается в моей душе — почти забытое, утерянное, но, оказывается, такое ценное и нужное. Это чувство гордости за страну, за народ, за себя как часть целого. Того целого, что способно на прорыв, на движение вперед, на Победу.
Страшные, черные, горбатые, словно монстры из фильмов ужасов, боевые вертолеты облеплены детьми. В трапециевидной кабине знаменитой “Черной акулы” копошатся цветные комочки. Слышны крики и смех: кто-то кого-то окликает по имени.
Песья, рыцарская, жесткая форма “морды” К-50 контрастирует с обтекаемыми новейшими модификациями великолепных МИГов.
Надежные, тяжелые стальные машины в то же время утонченны и хрупки. Они молчаливы, но что-то напряженное живет в этой оцепенелости форм. Как будто эти машины готовы сейчас же, прямо с детской площадки, круто ринуться в пыльные небеса и там, на километровой высоте, резвиться стальными дельфинами.
Здесь же настоящий, летавший на орбиту первый и последний советский челнок “Буран”. Нет, это не муляж, выставленный ныне (как трофей) на посмешище и позор в московском Парке культуры, — это тот самый, способный на беспилотную посадку челнок, напичканный феноменальным оборудованием, созданный при помощи уникальных технологий, ценой потрясающих усилий и напряжений русской инженерной мысли.
Народ любит “Буран”, воспринимает его как большого доброго кита, который не похож на агрессивно-угольчатый тип истребителей. Посетители подходят под крыло, трогают, гладят черное закопченное его брюхо, покрытое фарфоровым огнеупорным покрытием, заглядывают в чудовищный раструб реактивного сопла.
Однако в уме вдруг рождается страх, что это и есть тот самый ресторан ”Буран” из Парка Культуры, и сейчас откроется дверца, оттуда вывалится какой-нибудь пьяный нэпман и закричит: “Лечу, в натуре!”
Огромный Ан-70 с винтами, похожими на цветок кактуса, перекрывается еще более мощным аэробусом “Люфтганза”, который медленно ползет по “взлетке”, а за ним и под ним движется пестрая толпа, будто бы ведомая великаном-поводырем.
Бесформенная “космическая” музыка несется из динамиков. Мимо меня пробегают съемочные группы телевидения и неспешно проходят летчики в темно-синих комбезах. Последние имеют здесь репутацию циркачей и небесных эквилибристов.
На бетоне стоит перехватчик Су-27, который, как говорят, имеет двенадцать точек подвески ракет и способен поднять в небо десять тонн вооружения.
В отдалении видны какие-то гражданские летающие “этажерки”, хитроумные дельтолеты, на которых, наверное, удобно летать на службу…
Дольний суетливый праздник с музыкой, пивом, шарами, с бесконечной торговлей (торгуют журналами, рекламными проспектами, значками и хохломой), это — праздник живет и молится на небо. И как только раздается характерный зловещий свист, все моментально устремляют взоры вверх, хотя, казалось бы, в воздухе никто ничем не торгует.
Вот неутомимые лопухи локаторов говорят уже о чем-то нездешнем, и вдруг из-за приземистых ангарных построек прямо на толпу пикирует стая зловещих черных стрекоз. Ас, по фамилии Бухарин, крутит, как хочет, неуклюжую с виду машину.