* * *
В пустом ночном автобусе, привалясь к недвижной громаде телохранителя, Дуня поведала ему некоторые сведения о Дымкове, дотоле скрываемые, словно в какой-то мере отвечала не только за внешний облик последнего, но и — поведение в целом. Постыдные химкинские похожденья Дымкова представлялись ей дном грехопаденья, а ведь за очевидной, на публике, изменой неминуемо должны были таиться еще худшие, на которые уже не хватало воображенья. Великодушное тепло исходило от Никанорова плеча, и, видимо, щепетильная совесть толкнула Дуню доверить теперь уже единственному у ней свои противоречивые чувства. В памяти попеременно возникали — то саднящие сердце речевые интонации, то поминутная оглядка в поисках опоры, которой ему не было нигде. Несмотря на упадок сил, Дуня гневно в чей-то адрес по ту сторону электрического плафона над головой заступилась за Дымкова, покинутого и м и в столь противопоказанных ему условиях. Душевный ее разлад в том и заключался, что на поверку и после всего случившегося, растративший себя попусту, беспомощней ребенка, вполовину очеловеченный, он становился ей родней, чем прежде. Она ждала от спутника сочувствия к себе и примирительной жалости к нему, в ответ же получила до холодка разумное объясненье.
К тому времени у Никанора Шамина уже складывалась черновая пока концепция ангельства, чью реальность полвека спустя с развитием тонкой электроники ему почти удалось доказать для большой науки. Университетский наставник потому и рекомендовал студенту заняться дымковской темой, что по его тогдашним прогнозам любое инострукторное существо, вступившее в земную среду, минуя переходные стадии, со временем неминуемо впадает в крайнее, на молекулярном уровне, биологическое ничтожество начальных организмов, еще не успевших обзавестись ни самозащитной системой, ни комплексом эгоистических стимулов к нападению. А пока что пофазный анализ процесса мог составить основу для триумфальной диссертации молодого ученого — в настоящем сочинении кое-где раскиданы вкратце ее отдельные тезисы и фрагменты… По словам студента, догматическая безгрешность небесной публики объясняется не какой-то надмирной моралью, а просто по природному верхоглядству они не подозревают о соблазнах и законах смертного бытия, состоящего главным образом из обороны себя и присвоения чужого. “Не потому ли при попадании в людской планктон, — со сладострастием отместки подчеркнул Никанор, — они так быстро становятся добычей оборотистых дев или нахрапистых благодетелей!” Из сказанного следовало, что очевидная на дымковском примере интеллектуальная ограниченность ангелов, кстати, единственная гарантия от мятежей свободомыслия, избавляет их самих от терзаний высшего порядка, Дуню же — от обязательства сострадать им.
Между прочим, при очередной встрече профессор Шатаницкий, видимо, в качестве б ы в ш е г о ангела, не преминул указать студенту на сугубо пристрастный характер вышеприведенной оценки, причем с испытующей приглядкой недоверия… Но здесь необходимо отметить один забавнейший завиток игры. Со стороны получалось, будто в памятную рождественскую ночь своего первопоявленья ангелу захотелось почему-то обойтись без свидетеля в лице безвинного студента, которого и отправил в фантастический полет над вьюжной Москвой. Естественно, что, несмотря на давность происшествия, жертва никак не могла простить обидчику подобного насилия, в особенности, когда ее стали поочередно усаживать на всех коней знаменитой бронзовой квадриги, с риском увечья из-за болтавшихся на ногах лыж. На деле же Никанор сразу, по грубоватой манере шутки, распознал истинного шутника, возымевшего целью озлобить его и таким образом приобрести надежного информатора о дымковской деятельности на период пребывания того в старо-федосеевской орбите. С той поры ради маскировки Никанор на каждом шагу выказывал неприязнь к новоявленному ангелу в расчете на повсеместную агентуру Шатаницкого, однако не ради снискания протекции и вообще материальных выгод, а чтобы через дверь доверия еще глубже проникнуть в личность адского профессора, еще за год до описанных событий ставшего предметом серьезнейших научных наблюдений для своего собственного студента. Уместно открыть заодно и другую Никанорову тайну с целью обелить его в глазах ортодоксальных мыслителей. Несколько отвлеченный, даже с мистическим уклоном, характер темы оправдывался у него далеко нацеленным, чисто прикладным замыслом — использовать магнито-полярный антагонизм потусторонних начал для построения мотора невиданной мощности и практически вечного движения. И все же удивления нашего заслуживает не столько молодой ученый, самоотверженно посадивший самого дьявола под колпак исследования, а весьма знаменательное неведение последнего. Ибо если сам он, столичный резидент падшего Ангела, по должности наделенный прозреньем высшего порядка, так до конца и не расчухал дерзостную игру финогенова сына, следовательно, и закаленные номенклатурнейшие чины небесного ведомства тоже подвержены риску до исподней шкурки рассосаться в земной среде.
Последнюю треть пути, после пересадки в трамвай, Никанор просидел недвижно, чтобы не потревожить задремавшую спутницу. С закрытыми глазами, по канве вышеприведенного отрывка пытался он проследить, как невесомые нити логических обстоятельств прорастают друг в дружку, образуя тело материального явления. Но потом, с уходом вглубь, мысли его стали путаться, исчезать, и когда Дуня растормошила его на конечной станции, вагон был уже пуст, а за слегка запотелым окном с посреди бескрайнего, осенним будыльем заросшего пустыря сиял трамвайный павильон, такой тревожный и бесцельный посреди космически-безлюдной мглы, кабы не одинокая пара на железной скамье под навесом, расклонившаяся в стороны — два мешка с утилем. Дуня узнала своих стариков, поторопившихся навстречу любому известию: так они устали. Родителям не хватило отваги спросить напрямки, дочке же обыкновенных сил на обнадеживающий ответ. Она лишь улыбнулась ободрительно, чтоб не огорчались ничему, потому что все, все на свете совсем не окончательно, и потом, опустошенная, с подножки вагона, рухнула в колыбель Никаноровых объятий.
Сказались издержки дня и едва свалилась в кровать, тотчас из зенита, затмевая небо сознания, понеслась на Дуню сорвавшаяся галактика.
ОТКРЫЛСЯ МУЗЕЙ [ ВЫСТАВКИ ]
Олег Кузнецов
Поздравляем Александра Шилова и всех почитателей оного с открытием музея Шилова по адресу: Знаменка, 5. Год назад Госдума России почти единогласно приняла решение, которое было проведено в жизнь при содействии правительства Москвы — под экспозицию был передан старинный особняк в центре города. При этом Александр Максович подарил более трехсот работ Москве и России, за что ему, конечно, земной поклон.
“Кризис безобразия”, охвативший нашу культуру, видимо, входит в завершающую стадию; все — и народ, и власть — почувствовали необходимость возвращения к традиции, к искусству, создаваемому при помощи реалистического метода, Либералы натужно хвалят Александра Максовича, добавляя капли яда по поводу его “завышенной самооценки”. Но вот какие слова говорил он накануне открытия выставки в малом Манеже прошлым летом:
“Перед публичным показом настроение всегда жуткое, ведь когда проходишь по залам, где висят твои картины, смотришь на них уже не глазами автора-исполнителя, а как бы со стороны, зрительским взглядом… В общем — мандраж: как воспримет выставку народ, главное, поймут ли, что я хотел выразить, сказать?! Те, кто говорит, что им безразлично мнение людей — это обман”.
Заметьте, в этих словах никакой самоуверенности или самовлюбленности — только страстное желание УГОДИТЬ НАРОДУ, в который художник включает и ту часть элиты, что изображена на его портретах.