Потом шепнула на древнейшем языке:
"Пойдём со мной, сынок!.. Пойдём, родной!..
Нам предстоит далёкая дорога!..
Пойдём со мной, сынок!.. Пойдём вдвоём!..
Нас ждет средь звёзд Небесная Дорога!..
Я закричал: "О, как я рад!.. Скорей! Скорей! Скорей!
Мне так наскучил жизни горький Праздник…
Я так устал любить, жалеть людей,
И видеть, как они страдают,
Я так устал любить людей,
И видеть, как безвинные страдают"…
Тогда Цыганка-смерть вздохнула: "Эх!
Я, кажется, ошиблась дверью…
Коль ты ещё не разлюбил людей,
Тебе ещё придется жить на этом свете…
Коль ты ещё жалеешь всех людей –
Тебе еще страдать на белом свете…"
Цыганка-смерть ушла…
И вновь — я одинок
В своём приречном домике саманном,
А Смерть-цыганка позабыла гиацинтовый платок,
В котором ходят только Девы Рая…
А Смерть‑цыганка позабыла свой заплаканный платок,
И я им тоже слёзы утираю…
Она забыла гиацинтовый, заплаканный платок,
И я Им плачущую Душу утешаю…
Осушаю…
Кстати, я свои последние вечера делаю так. Вначале фильм канала "Культура" про мою жизнь, поэзию, литературу. Люди любят изображение, таким образом я удовлетворяю жажду картинки. Потом говорю: братцы, вырубим свет, в медитативном таком тумане забудем этот жуткий город. И ставлю свои последние песни, аранжированные, вооруженные скрипкой, роялем и испанской гитарой — "Вечерние коровы", "Чего ты боишься смерти?", "Моё генеалогическое древо". А потом мы уже сами выходим читать, петь и беседовать с залом. Люди уходят просто на подъёме.
"ЗАВТРА". Песня может развлечь, песня может утешить, а может задеть. С другой стороны, музыка или пение далеко не всегда и не везде требовала коммуникации с человеческим планом. Это могло быть ритуальное пение, обращение к стихиям. Но у вас слушатель всё-таки подразумевается обязательно.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Конечно. Как-то уже получилось, что радиус моих вещей ограничен чудовищно — скромными вечерами в музее Маяковского, музее Толстого, куда приходит по сотне человек, в основном уже люди моего поколения. Но иногда забредающая молодёжь бывает заворожена. У меня есть песни, которые могли бы действовать на очень большую аудиторию. И политические есть — "Мои дом у реки демократы сожгли", и потенциальные шлягеры вроде "Черёмухи". А "Дастархан моей жизни" и "Дикий виноград" стали народными песнями таджиков, живущих в России.
"ЗАВТРА". Вы говорите, "давайте отстранимся от города". Но мы даже не в городе, а в мегаполисе находимся, в ситуации ниш, а не иерархий. Всё на одном уровне — и консерватория, и рок-концерты, и рейв-площадки.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Думаю, главная проблема у меня в отсутствии продюсера и в малой рекламе. Вроде сегодня гигантские способы коммуникации. Тем не менее:
Весть о ворах, убийцах, графоманах
Мчится на спутниках и телеэкранах.
Весть о великих делах и мужах
Тащится, как и встарь, на седых лошадях и ослах.
Например, в советское время был у меня эфир по первой программе — из цикла "Встречи в Останкино". После этого ко мне пришли сотни тысяч читателей.
Я понимаю, что сейчас другая ситуация. Не скрою, что, как говорится, писать "в стол" — я привык, но петь "в стол" — это ужасно. Потому что песня рвётся к слушателям, а я создал больше ста песен, это целый мир. Я уж не говорю про мою литературу, которая вообще не оценена, даже смешно говорить.
Я пишу аристократичные песни, они воздействуют на людей мощнейшим образом. Если бы fm-станции прокрутили бы некоторые мои песни — нет сомнений, что это завоевало бы очень большую территорию. Я словно собрал берёзовые дрова, и нужно только поднести спичку.
"ЗАВТРА". Вы говорите о мире шоу-бизнеса, но шоу-бизнес не живёт законами качества.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Мне кажется, главная проблема, что сегодня нет достойных текстов. Как замечательно сказал Кобзон: если раньше были "стихи поэта", то теперь говорят "слова". Была у меня возможность выйти на большую эстраду, когда Александр Зацепин, писавший музыку к моему фильму "Белый рояль", дал Пугачёвой двенадцать моих стихов. Пугачёва мне позвонила и говорит: "Потрясающие тексты. Мне только надо, чтобы вы на женщину перевели", не "я пошёл", а "я пошла".