Сергея так и подмывало спросить у Милицы: кем она приходится Живко, но он сдерживал себя.
— Посмотрите, сколько на улице детей, — заметил Сергей, — кишат, как мураши.
— Это албанцы, — отозвалась Милица. — У них много детей. Вера не позволяет мусульманской женщине делать аборты. У сербов семьи маленькие — один-два ребенка.
— Кто мешает сербам иметь большие семьи?
— Считают — надо сначала пожить для себя. Дети связывают, — заметила Милица. — В селах семьи побольше.
— А сколько у вас? — спросил Сергей.
— О-о-о. Я — свободна! — засмеялась Милица. — Вот кончится война, у меня их будет куча.
— Шиптари победити нас своими женами, — куда-то в окно, точно для себя, с иронией буркнул Мишко.
— Что он сказал? — спросил Сергей у Милицы. Она быстро глянула на Мишко, щеки у нее вспыхнули румянцем.
— Он сказал, что албанцы не ждут окончания войны, плодятся и заполняют собой все пространство. А наши женщины гордятся своей свободой и не понимают, что скоро будут у шиптар полы мыть.
— В России та же картина, — заметил Сергей. — Мало рожают, один-два ребенка. У моего отца было — семеро, а у деда — одиннадцать.
— А у Сергея есть дети? — оглянувшись, спросила Милица.
— К сожалению, не обзавелся, — развел руками Сергей и, рассмеявшись, решил подыграть ей. — Я свободен. Вот кончится война, у меня тоже будет куча детей.
“Но кто мне родит эту кучу”? — подумал он, почему-то вспомнив про Анну. Ему рассказывали: во время августовских событий 91-го она до утра лазила по столбам, клеила воззвания Ельцина, в которых он призывал разделаться с предателями и путчистами. В октябре 93-го, когда Сергей находился в “Белом доме”, она, вслед за Ахеджаковой, кричала, что нужно добить красную гадину и в знак протеста на выступлениях в кабаре срывала с себя красный бюстгальтер и швыряла его зрителям, показывая миру новую свободную Россию.
СЕРГЕЮ НРАВИЛОСЬ смотреть в зеркало заднего обзора и ловить глаза Милицы. Но сделать это незаметно не удавалось, она перехватывала его взгляд, каким-то неуловимым движением откидывала волосы на плечи, поворачивалась и, поднимая вверх брови, как бы спрашивала: есть какая-то проблема?
— Скажите, Милица, а кто вам будет доктор Живко Николич? — спросил Сергей.
— Живко? — переспросила Милица. — Нет, такого не припомню. Николич — распространенная фамилия, такие есть и у хорват.
— В свой прошлый приезд он сопровождал нашу делегацию, — пояснил Сергей. — Нас пригласил банк братьев Карич. Николич работал в этом банке.
— Братьев Карич знаю. Они из Печи. Знаменитая семья, богатая и удачливая. Как говорят, сделали себя сами. Когда-то у них был свой семейный ансамбль “Плаве звезды” — “Голубые звезды”. Солистами у них были Драгомир и Хафа Карич. Я была еще совсем маленькой, когда они выступали у нас в Сараево. Начинали с шоу-бизнеса, а потом создали компанию, которая финансирует строительство гостиниц, туризм. Филиалы есть в Канаде, Англии, Китае, на Кипре. Но бизнес — не мое призвание.
— Нам Живко рассказывал, предки у братьев были священниками, — вспомнил Сергей. — Деду Каричей турки отрубили голову и катали по улицам Печи. Похоронили его в патриаршем монастыре. Если сказать честно, сербов я узнал через Живко. У нас в России сведения о Югославии однобокие. Знали: море, тепло, можно хорошо отдохнуть. А потом началась эта война. Люди спрашивали: чего они взбесились? Жили как в раю. И пошло гулять по всем эфирам: во всем виноваты сербы. В Москве Драгомир Карич купил на “Радио России” эфирное время и каждое утро стал выступать по радио, рассказывая, что происходит на Балканах. Благодаря ему в Белград стали приезжать журналисты, писатели, депутаты. И положение стало меняться. Я иногда думаю: нашим бизнесменам стоило бы поучиться у ваших.
— Мы долго жили иллюзией, что сербы такой же народ, как и все в Европе, — помолчав немного, с горечью произнесла Милица. — Мы гордились своим паспортом. По нему мы могли поехать куда хотели, были бы деньги. Наши гастарбайтеры работали по всему миру. И всегда считали, что у нас больше свободы, чем в России. И не подозревали, что у нас были права без прав. Когда исчез Советский Союз, мы ощутили истинное отношение к себе. Оказалось, сербам нет места на этой земле. Нас бомбят, уничтожают только за то, что мы не согласны жить так, как нам навязывают. Мы расплачиваемся за иллюзии, за доверчивость, за ошибки политиков.
— Возможно, — согласился Сергей. — Нам неплохо бы поучиться у тех же американцев. Они говорят: то, что хорошо для Америки, хорошо и для моей фирмы, и, в конечном итоге, для меня лично. Вы от многих иллюзий уже освободились, мы — продолжаем пребывать. Далеко ходить не надо. Мой брат Петр рассуждает примерно так. Да, сейчас плохо, но нужно перетерпеть, зато его дети будут жить хорошо. Спрашиваю: объясни, что значит — жить хорошо? Ты говоришь, мы стали свободны. В чем? Тот пресловутый железный занавес распилили на куски и навесили на свои двери и окна. И это ты называешь свободой? Ухмыляется и говорит: зато в магазинах нет очередей. Я ему: посмотри, какие нынче очереди на кладбище…
Вспомнив свой сегодняшний прокол в коридоре ярмарки, Сергей, встретившись с глазами Милицы, попросил:
— Можно я с вами буду на “ты”? — И, виновато улыбнувшись, добавил. — Мне так будет проще.
— Да, да, конечно!
— Скажи, Милица, а зачем ты повернула к стене портрет Маркович?
— Мира заполнила собой все, — нахмурившись, ответила Милица. — Ей уже Сербии мало. Но должен быть какой-то предел. А она его не чувствует. Суется всюду и везде. Многие говорят: Слободан у нее под каблуком. Но все это неинтересно.
Остановились около каменного, построенного еще при турках, длинного моста. Было видно, что его оставили как памятник каменного зодчества. Мост был арочный и сложен без раствора из плотно подогнанных друг к другу каменных блоков. По нему, как по застывшим волнам, могла пройти только одна повозка.
— Когда в конце прошлого века строили Кругобайкальскую железную дорогу, для облицовки каменных порталов были приглашены албанские строители, — сказал Сергей. — Я недавно там был, стоят как новенькие.
— Скорее всего, это были сербы, — тут же заметила Милица. — Приедем в Призрень, я покажу церкви, которые стоят уже несколько столетий. Этот мост тоже строили сербы. Турки были чиновниками, военными, надсмотрщиками. Албанцы — пастухами. Здесь была турецкая провинция.
ТАК!
М. Ковров
Театр “Ленком” недавно шумно отмечал свое семидесятилетие. Когда-то он назывался ТРАМ — театром рабочей молодежи, и одним из его хитов был спектакль “Зови фабком”. Память о нем сохранена в названии. Всенародную известность театр обрел сравнительно недавно, с образованием новой общности людей — вкладчиков. Тембр голоса ведущего ленкомовского актера их завораживал: “У “МММ” — нет проблем”,- и они дружно несли свои вклады в нужное место.
С 1973 г. театр возглавляет Марк Захаров.
Среди лучших спектаклей “дозахаровского” периода были “Дай пять” (о борьбе ударной комсомольской бригады за выполнение пятилетнего плана), “Цветы живые” (о борьбе за звание бригады коммунистического труда) и “Московский 10-10” (о борьбе с текучестью рабочей силы).
Марк Захаров возглавил театр отнюдь не случайно: после постановки спектакля “ТЕМП-1929” в театре Сатиры.
Он, собственно, всегда размышлял. О нравственных резервах, таившихся в недрах советского народа, взращенных партией, всем советским государственным и общественным строем. О работе над образом Ленина (лучшая актерская работа Олега Янковского). Вообще, его больше всего волнует проблема вожака большого партийного коллектива — доверяет он свою тайную мысль газете “Комсомольская правда”. Он ставит “Революционный этюд” (“Синие кони на красной траве”) М.Шатрова и “Диктатуру совести” того же автора.
Свою задачу как главного режиссера он формулирует так: “Как организовать актеров, чтобы они сумели властно и даже, если хотите, агрессивно, атаковать зрителей, превратив их в единый коллектив”. “У “МММ” — нет проблем”! И — чтобы все! Строем! Лучше — с песнями.