Слыша мягкий топот за собой, готовится принять удар ножа или увернуться при случае, но Нецва, догнав ее, мирно бежит рядом. Просто отрабатывает парень прокорм и постой — добровольным телохранителем.
Людка задыхается от бега, от ярости, кричит Нецве, что этого “желтого” видели с ней в ресторане, наводка будет, и Нецве конец. Говорила же ему, чтобы не регистрировался на этой долбаной бирже. На х… ей не нужно его сраное пособие.
От фонаря на перекрестке их тени лыжными толчками убираются в темноту, от их свистящего дыхания робеют самые свирепые псы на цепях. От топота их ног трясется, кажется, весь наш городок…
У ворот своего дома Людка приваливается спиной к столбу, вытаскивает из сумочки деньги, полученные от ученого дурилы, и сует их Нецве. А он отводит ее руку и едва слышно, задыхаясь, говорит:
— Не заложишь меня — все будет о`кей. Я его несильно подколол.
— А дальше? А дальше-то что?! — коброй шипит Людка.
— Поживем — увидим, — говорит Нецва, засовывая нож в задний карман джинсов.
Шагнув за ворота, он в изнеможении падает на скамью и, еще не отдышавшись, закуривает, освещая спичкой усталое, старое лицо.
— Жрать будешь? — спрашивает его Людка.
— Не отказался бы.
Зажигаются окна в горенке за спиной Нецвы. Два решетчатых квадрата падают на дорожку перед ним, блестят на его плечах пряжки новеньких подтяжек.
Дым от сигареты в этих раструбах света клубится, завивается смерчами и вихрями, хотя ветер уже совсем скис, и под тонким бархатным слоем пыли городок замер в звенящей тишине.
Копьево
Красноярский край
ТЮРЕМНАЯ МАТЬ
— Я сама журналист. В настоящее время — инвалид второй группы — сердце. Экс-депутат в городе Белоярске. И вообще в Сибири вся моя комсомольская и человеческая жизнь прошла. Выдавили меня из родного города, потому что про меня можно сказать: один в поле воин. Характер такой. Мой отец защищал Москву. Муж — морской офицер. И я — боец.
Приехали в Томск. Сын Андрей пошел работать на завод, там начал рисовать. Хорошо рисовал, много. Его икона Божьей Матери уже давно освящена. Его заставляли сделать портрет Ленина, а он не смог. За это и выгнали. Потом закончил вечернюю школу и — в армию. Я могла добиться, чтобы он не пошел в армию из-за зрения, но я такая принципиальная, что сказала ему: будешь служить! И он пошел. На присягу к нему ездила. Невеста туда тоже приезжала, институт заканчивала. Как потом оказалось, она была дочерью мафиози томского.
После армии, куда сыну идти? Тут невестка эта — давай жениться. Свадьбу отыграли. Вот тогда мне и сказали, что отец невестки — вор, коммерческий директор завода…
И вот мой сын попадает в эту семью. Пять лет прожил у них. Смотрел на жизнь родителей жены и сравнивал с моей. Там сауна, машина, а у меня порой хлеба нет — все отдаю бедным, голодным… “Ты не умеешь жить”, — стал говорить он мне. Я же ему отвечала, что смотри, как бы тебе их наука боком не вышла.
В общем, он начал, глядя на них, тоже пытаться влезть в торговлю, в махинации. “Вот возьму кредит, поставлю палатку и буду торговать”, — говорил.
Он ставит палатку. Ее обкрадывают. Он опять берет в долг, покупает костюмы французские и летит во Владивосток, чтобы отработать, вернуть пять миллионов. Там его режут. Я лечу туда с невесткой. Привозим парня домой, но ему же долг-то надо отдавать, и он опять начинает крутиться. Создает магазин, ничего у него не получается. Сын едет к своему другу, который работал охранников одного депутата Госдумы. А тот его предал как товарища, нигде и ни в чем ему не помог. После этого Андрей решил торговать квартирами. Ну я чем могу ему помочь? Сказала, что могу объявления в газету подать, я сама даже не знала, как это делается. Потом пошли новости: кого-то из друзей сына убивают, кто-то пропадает… Он пригоняет машину с Украины, чтобы рассчитаться с долгами. Пока он ее ремонтировал, какой-то чеченец машину эту угнал. Сын против него не стал судиться. Чеченцы замяли дело и с ним рассчитались. Потом Андрею помогал бывший заключенный, которого вдруг убили. Затем в одной Томской деревне расстреляли чеченцев. Вскоре нашли киллеров — наши, русские парни, нормальные ребята.
И вот эти ребята попадают в тюрьму.
И мой вместе с ними. 18 апреля 1997 года произошел этот случай. Сын никуда не прятался, нигде не скрывался, а тут смотрю, ведут его в наручниках.
После этого я занялась капитально томской тюрьмой. Так занялась, что сейчас — подите и узнайте-ка ее! Одна из лучших тюрем — санаторий! Но сейчас сына переводят в Новосибирск. Слышала я много о новосибирской тюрьме, но когда я туда приехала, то ужаснулась. И опять пошла как танк. Мне уже ничего не страшно.
Представляете, приезжает с Черепановского района мать, замучена, тащит в мешке из-под картошки последнее и не может попасть к своему сыну, которого посадили за то, что теленка своровал. И женщине невозможно попасть на свидание, потому что перекупщики в тюрьме продают место в очереди за сто-сто пятьдесят тысяч рублей. А я подобрала таких, как сама, взяла в свои руки власть возле тюрьмы и сказала им: с сегодняшнего дня вам здесь прохода не будет. Они, конечно, пообещали разорвать меня, но я им ответила, что не боюсь…
Вскоре от сына пришло письмо. Пишет, что даже кот есть, и просит принести Кити-Кэт, корм для кошек. Я дома для кота ни разу его не покупала, а тут принесла. Вот в камере кошка ест Кити-Кэт…
Клондайк горя, страдания русского народа! Если хочешь увидеть стон, скорбь народную, горечь, как Некрасов писал, приди к тюрьмам. Почему все боятся слова тюрьма?..
Сейчас сына обвиняют в квартирном мошенничестве, а главный организатор квартирных махинаций продает в Томске свой особняк. И думаете кому? Директору фонда имущества! А директор этот не так давно был под следствием, а перед этим он мне все рассказал, что он еле живой удрал, бросил этот фонд к черту, чувствует, что там тюрьмой пахнет. И вот эта баба мафиозная просит у меня, чтобы мой сын Андрей не говорил, что занимался квартирами с ним. Боится…
Настораживает меня продажа продуктов на территории тюрьмы. Там есть некая фирма, которая отоваривает на 350000 рублей. Они нам: зачем тащите в такую даль тяжесть, купите у нас. Но вот что смущает: там продукты могут быть некачественные. Надо проверить.
У меня сейчас денег ни копейки нет. Зашла в церковь, свечку дали — поставила, помолилась. Была толстая такая, а теперь похудела и похорошела. Один знакомый меня увидел и говорит: жениться готов на тебе!
…Я дала сыну свою фамилию и воспитала его по своему подобию. Яблоко от яблони далеко не падает, что ж я, мать-убийца, что ли? Мой сын курице голову не отрубил никогда. Чтобы он послал кого-то на убийство?
Дело сфабриковано. Если бы Андрей был виновен, я бы перед вами здесь не откровенничала. Мое сердце бы лопнуло. Но какая-то сила божественная мне говорит: неправда, он не виновен. Если бы это было не так, я бы его сама разорвала на части. Его вина только в том, что он знал о покушении, знал, что будет расстрел. А что ему было делать? К кому обращаться?
Позавчера только я была у тюрьмы, сегодня опять пришла. Пять часов стою с больным сердцем. Дождь льет, сумку пятнадцать килограммов притащила. А в камере, кто успел, тот и съел. Говорю матерям: девочки, давайте при какой-то редакции, при какой-то организации создадим общество тюремных матерей. Есть матери солдатские, будут и тюремные. А что делать? Сейчас вся Россия или на кладбище или в тюрьме. Я не прекращу борьбы никогда! Молодежь губить никому не позволю! Пусть мой сын будет распятым, но я буду биться до последнего.
Записал Егор ТИХОЙ
Томск
В ОКОПАХ ИНФОРМАЦИОННОЙ ВОЙНЫ
Антон Суриков
Анатолий Чубайс как-то поведал публике, что этим летом на него выходила группа банкиров в попытке столковаться о выгодных для себя параметрах приватизации холдинга “Связьинвест”. “Молодой реформатор” с возмущением осадил толстосумов: “Халявы не будет. Кто даст больше денег, тот и выиграет”. В ответ магнаты пригрозили первому вице-премьеру всяческими карами, обещая “наезд” по полной программе. И слово свое сдержали.