ле - в Витебской сельщине, ибо даже и районный городок Бешенковичи, конечная цель моей поездки, предстал передо мною тогда в таких зарослях зелени, в таких густых садово-парковых кущах - одуряющими запахами и ароматами разнотравья воздух пронизан даже на его центральных заасфальтированных улицах… Сябры - писатели Витебской области, соседствующей с моей Псковщиной - пригласили меня в эти самые Бешенковичи на праздник: городку исполнилось полтысячи лет. Для райцентра в глуби бывшего партизанского края - событие великое, без гостей из России не обойтись. Звать же их из наших мегаполисов накладно, а Псковская земля рядом, вдобавок у нашей новой областной администрации в этом году с Минском стали налаживаться добрые связи; наконец, витебские поэты незадолго до того побывали у нас на Пушкинских торжествах в Святых горах и желали ответного визита, тут повод и нашелся. Вот так и сошлось одно к другому, и стал я на 500-летнем юбилее маленького белорусского городка единственным “почетным гостем из России”. А из России, из той ее местности, где нынче живу, до Беларуси рукой подать. Из села Борки, где совсем недавно жил подвижник русского поля и русского слова писатель-патриот Иван Васильев и где в честь и память его дня рождения проходили Васильевские чтения (их вел В. Курбатов, приехал туда и Ст. Куняев, и гости из Питера), летучий “ситроен” домчал меня до Витебска… ну минут за 50. И то из них надо вычесть минут пять остановки на границе… (Редчайший случай: меценаты помогли, ребята из “Экономики и жизни” на своей машине.) Так вот, на душе посветлело уже в минуты пересечения границы меж Псковщиной и Витебщиной. Ибо тем хорош этот рубеж, что его как бы и нет, уже год с лишним нет именно как официального кордона меж двумя различными государствами со всеми его причиндалами. На шоссе есть нечто вроде врат, но они распахнуты, стоят здание таможни и еще какие-то строения, поставленные в первые “эсэнгэшные” годы, - но и только, что стоят; паренек в милицейской форме остановил движением жезла наше авто, подошел: “Куда едем, ребята?” “Да Витебск хотим посмотреть”, - ответили ребята. “Ну езжайте, доброго пути!” Вот и все пограничные формальности. Ей-Богу, за все недавние и даже давние годы не припоминается такого случая, чтоб хотелось по-дружески обнять стража порядка… После издевательских мытарств, которые стали привычными на границе с “ненькой” Украи- ной, после поистине “железного занавеса”, каким стал рубеж Балтии,- сами понимаете… И тем паче мне, псковичу, такая, почти полная “прозрачность” этого кордона радостна: с детских лет не ощущал, не видел, не замечал никаких особых различий меж южными землями моего края (Невельской, Себежской) и меж землями северо-восточной Витебщины. И не только по природе, пейзажу, но - по натуре людской. Это - общая земля кривичей, и даже говор у нас во многом общий. (Знаменитое твердое “ч” белорусов, - чЫстый, - гуляет в речи моих земляков, матушка моя, невельчанка родом, до последнего дня хранила в своей интеллигентной речи сельской учительницы этот “кондовый” звук…). Вот почему само понятие чего бы то ни было, разделяющего Россию и Белоруссию, кажется мне в высшей степени противоестественным. …А все ж разность меж ними бросилась в глаза сразу же, как только пересекли границу. Вроде бы чисто визуальная - но кричащая о внутренних, сущностных различиях, о разрыве меж миропорядками двух соседствующих друг с другом сестер-земель. Вид нашей сельщины чаще всего вызывает в памяти есенинские строки (времен гражданской войны): “Опустели огороды, хаты брошены, заливные луга не покошены… Где ж теперь, мужик, ты приют найдешь?” Белорусская же территория просто дышит в лицо ухоженностью земли, обихоженностью как подворий, так и угодий, отсутствием заброшенных пустошей. Тут сразу же вспоминается пушкинское: “Везде следы довольства и труда”. Даже из окна машины видно: обилие сельхозтехники на полях - но и множество лошадей, что меня особенно обрадовало, теплом окатив сердце бывшего деревенского мальца. (“Да уж, за водкой на комбайнах, как у вас, не ездим”, - так говорили мне сябры.) И вообще, в целом ощущение постоянной деятельности людской, чувство созидательного движения людского множества. Земля не обезлюдела, не впала в сирость, в запустение… Конечно, невероятно трудно живет село белорусское сегодня, но об этом чуть позже. ОБЛАСТНАЯ СТОЛИЦА Витебщины тоже сразу же поразила меня - прежде всего удивительной чистотой своей. Лет десять с лишним не был я в этом городе, и он за это время, опрятный и прежде, стал еще чище. Видеть его таким было тем более удивительно, что в нем в те дни только что отбушевал “Славянский базар”; любой город после такого “стихийного бедствия” не сразу дух переводит, здесь же на улицах и площадях все было так, словно праздник начнется завтра. Разве что слышался стук топоров и молотков в центральном зеленом массиве, над бывшем урочищем, над амфитеатром, где проходил фестиваль: рабочие демонтировали трибуны и прочие временные конструкции. С ними-то первыми и поговорил “за жисть” немного, и они, узнав, что их собеседник из России, не дожидаясь “наводящих вопросов”, рубили напрямую: “Если кто хочет работать и руки с головой у него на месте - тот работу найдет , и прожить можно. Ну а торгашей, мафию всякую да болтунов о н, конечно, прижал…” “Он” - белорусский президент. Уж не знаю, странно это или естественно, но за все дни моего гостевания на Витебской земле, не было, пожалуй, ни единого разговора, даже краткого и случайного, чтоб в нем не возникло, не упоминалось бы имя первого человека республики (по крайней мере, десятикратно чаще, чем в нашей Эр-Эф имя бывшего свердловского секретаря). И, прямо скажем, не всегда с восторгом. В первой же витебской “кафейнице”, куда мы заскочили перекусить с дороги, дородная бабеха за прилавком, не помню уж к чему, вдруг помянула имя президента недобрым словом. А на наш вопрос, чем же ей неугоден Лукашенко, раздраженно махнула рукой: “Ай, ну его!..” И тут ее товарка, походя, бросила задорную реплику: “Ну что ты, Ядя, стесняешься сказать, будто москвичи сами не понимают: воровать при ем нам хуже стало!” И расхохоталась… Мне подумалось: когда о таком говорят, хохоча, значит, до настоящего “закручивания гаек” еще далеко… И в последующие белорусские дни мне уви- делась эта четкая закономерность: чем более человек причастен к собственному труду, т. е. к какому-либо процессу производства, тем лучше у него мнение о Лукашенко. Среди тех же, кто связан так или иначе с коммерцией, с торговлей, с бизнесом,- большой разброс мнений… Но вот что еще меня удивило в первые часы в Витебске - газетный киоск, к которому после утоления голода физического подошел утолить жажду читательскую. Самый широкий спектр изданий: от “официоза” минского до газеток минской же “демшизы”, в том числе издаваемых и якобы “в подполье загнанным” Народным фронтом антилукашенковцев, от “Завтра” и “Советской России” до “Известий” и “Российских вестей”; польские газеты, немецкие… Вот и верь после этого людям… из ОРТ и прочей нашей телеканализации. …Председатель Башенковического райисполкома Василий Латушкин - из “председательского корпуса”, как, впрочем, и большинство нынешних районных глав в республике. “Что это, по стопам президента?!- спрашиваю я. Он, тертый жизнью, но с выцветшей синевой глаз, с твердыми обветренными чертами лица мужик слегка за сорок, отвечает сразу: “Он - просто самый заметный, на всю страну видный показатель того, что у нас с кадрами происходит. Нет, не из одних только колхозных и совхозных вожаков… Люди в годы этого треклятого развала на самом конкретном уровне спасали дело, сберегали то или иное производство, - вот такой-то их, именно этих людей, горевой опыт и стал сегодня, быть может, самой надежной опорой в умении руководить: областью ли, районом ли… Потому что, поймите, это - самый жесткий опыт за всю нашу историю после войны”. Жесткий опыт… Жесткое, по-крестьянски умное и по-учительски волевое лицо бешенковичского главы, справляющегося с сотней забот белорусского труженика. Да, тут - жесткая “вертикаль” административно-хозяйственного управления. Пожалуй, покрепче друг с другом сверху донизу звенья этой вертикали связаны, чем в партийные времена, - именно потому, что в ее работе нет теперь “двоевластия”, ибо не вмешиваются в работу никакие “идейные” соображения, идея осталась одна: делать дело, заботиться о пользе для людей, об их хлебе и об их душах. Да, эту систему нерасшатанной дисциплины и субординации можно в немалой мере назвать “патерналистской”: тут прежние, корневые, более традиционно-патриархальные, чем даже в российской сельщине, отношения меж людьми. И не случайно же ”первых” - колхоза ли, республики ли - часто в разговорах титулуют словом “батька”. Да, может сегодня районный “батька” созвать “батек” колхозных, совхозных, сельсоветских и фабричных, да не для “разгону” (хоть и без этого не обходится), а для распределения различных обязанностей, кои впрямь подлежат неукоснительному выполнению. Думается мне: попробовал бы в нашей области глава райадминистрации собрать у себя что руководителей немногих уцелевших и “переименованных” колхозов и совхозов, а также “президентов” различных приватизированных производств да фермеров, и попробуй он дай им какие-либо плановые “ц.у.