Дмитрий Балашов Замечательному писателю, нашему давнему автору и другу, патриоту России Дмитрию БАЛАШОВУ - 70 лет. Редакция “Завтра” и все читатели сердечно поздравляют уважаемого Дмитрия Михайловича с юбилеем и шлют ему в славный Новгород пожелания творческих удач, добра и здоровья!
СОБСТВЕННО, что я знаю о знаменитой итальянской Лауре? Разве эти вот стихи Ахматовой: Могла ли Биче, словно Дант, творить, Или Лаура жар любви прославить?.. Петрарку читал, помнится, в отрывках (это чтение отрывков - страшный и едва ли не главный бич нашего высшего образования. В результате живое древо искусства, некогда цветущее и плодоносное, превращается в мертвую схему, в некий скелет с приставшей, кое-где иссохшей, плотью, перечень авторов и их произведений, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу…). Помню только, что с Лаурой (невзирая на молодость, уже замужней дамой) великий итальянский поэт встречался всего три раза, каждый раз прилюдно, кажется, даже и не разговаривал с ней, а впервые увидал выходящей из церкви, и лишь по украдкой брошенному взору понял, что и в ней вспыхнул тот же огонь любви, что и в поэте, тогда молодом и красивом… А потом - потом он услышал о ее смерти. Ранние смерти были в обычае в то неспокойное и отнюдь не “сервисное” время. На дорогах творился постоянный разбой; эпидемии выкашивали целые города; западно-европейские наемные армии вели себя не лучше бандитов; а представления о чистоте отличались такой относительностью, что о них лучше не говорить. Дама, в одной из итальянских новелл, специально моет ногу, которую должен поцеловать ее возлюбленный, а вторую - уже в другой раз, к такому же случаю… И при этом - строили чудесные храмы, библиотеки и дворцы, носили пышные наряды, процветали живопись, поэзия и музыка. Это была эпоха Данте, Боккачио и того же Петрарки, эпоха высоких подвигов, дерзости и любви… Всякой! В том числе и такой, какая описана в сонетах Петрарки, обессмертившего имя своей идеальной возлюбленной. В наш город, точнее городок, провинциально нелепый, претендующий быть промышленным центром и, следовательно, до предела отравленный всяческой химией, но зато с почтенной историей, со славным прошлым, которое, увы, в наши дни часто не помогает, а только мешает жить болезненным несоответствием столетий, смесью святынь, овеянных славой веков и стандартных четырех-пятиэтажек, способных убогостью своей отравить самое радушное настроение (и при этом “святыни”, как водится, всем мешают, от них тихо жаждут избавиться, защищать их приходится вечною унизительной ссылкою на иностранных туристов, ну и… Довольно об этом!). Так вот, попал я сюда по соединившемуся почину несчастья и удачи. Там, на севере, где я жил до того, лопнула (с треском и безобразиями, как водится) моя прежняя семья, и я оказался буквально сидящим, точнее “парящим” на чемоданах. А тут известный, ныне покойный, кинорежиссер (уж не помню, как мы с ним и познакомились!) возжаждал запечатлеть мой лик в одном из героев его фильма, посвященного событиям Отечественной войны (подошел типаж!), прельстивши меня обещанием познакомить с городским начальством, а начальство - с книгою, написанной мною о прошлом города, на предмет представления автору (то есть мне) жилья в этом самом городе. Обещание свое режиссер сдержал, и жилье спустя полгода мне действительно дали. Правда, жители лет пять не давали мне прохода, узнавая на улицах, но за славу надо платить! Так вот, с этого фильма все и началось. Пока меня многократно “мучали”, а затем “убивали”. (Дубль, еще дубль, еще… Нет, повторите проход! Так лучше, но теперь лишние люди вошли в кадр… Отойдите, там! Мальчики, отойдите дальше! Съемка идет!) Пока меня мучали и гоняли, собиралась толпа, и не только из одних мальчишек. Меня всегда изумляло то внимание и нешуточный восторг, который вызывает у местных жителей съемка фильма, кажется - любого. За линией оцепления собираются толпы, стоят часами. Участвовать в массовых сценах столько желающих, что везти для этого статистов не нужно вовсе, тем более, что наш народ драматически чрезвычайно одарен, и собранная “толпа” способна изобразить что угодно: ужас, восторг, массовую панику или массовый героизм, короче - любое задание режиссера выполняется с блеском и подлинным артистизмом, никаких репетиций не надобно! Разумеется, тотчас отыскиваются таланты, участники каких-то кружков, какой-то самодеятельности, гордые уже тем, что им позволили участвовать (и далеко не обязательно попадающие в конце концов смонтированную киноленту!) в съемках! Разбегаться, падать под пулями, кидаться толпою в узкие двери запираемой церкви, стоять обреченным гуртом за колючей проволокой, ожидая отправки в Германию… И, разумеется, у этих временных актеров завязываются знакомства с актерами-профессионалами, а также с осветителями, гримерами, младшим киноперсоналом, лихо использующим популярность кино в своих низменных интересах… МОЯ “ЛАУРА” - светловолосая легкая девчушка, точнее молодая женщина, только что родившая второго ребенка (и потому по временам отлучавшаяся кормить), была особенно и как-то по-особому и смешлива, и шумна, и весела, и, главное, талантлива, талантлива очень! И веселье, и “жизнь” били в ней через край. Не было и признаков той степенности, что отличает замужнюю и детную женщину от девушки. Небольшая ростом, ладная, да внешность не описать! Тем более внешность молодой, веселой и красивой женщины, тем более, что красота ее была не картинная, не “открыточная”, а как раз и заключалась в этой бившей ключом (решусь уж на штампованный образ!) жизненной энергии. Как-то в автобусе видел я ее и мужа. Глуповато лыбясь во весь рот, он глядел на нее, меж тем как она с хохотом рассказывала что-то подружкам и, частично, мне, присутствующему тут же, ибо ехали вместе со съемок. Так вот и шло. И, каюсь, завидовал я этому ее супругу и, не забывая о своем весьма преклонном возрасте, все же грустил и думал, и вздыхал про себя, что вот такое веселое чудо проходит опять мимо моей жизни, а я безнадежно запоздал… Разговаривали. О чем - не помню. Странно, но не помню даже ее имени и, боюсь, нынче могу не узнать, встретив в толпе. Ибо запомнилось и помнилось с мучительной болью не это, не внешние приметы, а скорее строй души; ее ясная, веселая кипучесть, во всей этой киношной кутерьме звеневшая сквозь и надо всем, как серебряный колокольчик. Да нет, словами опять не сказать, не определить… Но, разумеется, два эти рубежа: разница возрастов (в дочери она мне годилась, так-то сказать!) и счастливое замужество, исключали для меня всякую возможность более близкого с нею знакомства. И так только тихо радовался, когда она выделяла меня, не забывая в толпе хохочущих подруг, хотя особой близости не было меж нами. Помню только, что во мне проснулось то мучительное, как жар болезни, чувство обостренного ощущения ее присутствия и желания близости, не той грубой, от которой пересыхает рот и рождаются зверские инстинкты, а какой-то иной, духовной, что ли… Да и попросту нравилась она мне нешуточно! Короче - влюбился, с удивлением и горечью чуя в себе наступление тех самых чувств, которые считал похороненными для себя уже лет тридцать тому назад… И. конечно, совсем, совсем не думая, не гадал, что и она ко мне, старику, может испытыва