ь что-либо, кроме естественного уважения… Ну вот, съемки кончились. Разошлись толпы болельщиков и зрителей. Я получил квартиру и начал обустраиваться на новом месте с частью детей, порешивших остаться со мною. И уже нашел (почти нашел, а вскоре и “утвердил отношения”) хозяйку в дом, без которой пропадал, не успевая совмещать творческую работу с кухонной стряпней и стиркой… Словом, шла жизнь. Горожане, успокаиваясь, все реже тревожили меня уличными “узнаваниями”. И к городу я привыкал, и со сменившимся начальством встал в типичные интеллигентские отношения парламентской вражды. (Памятники старины, экология, петиции, подписи - наш крест, а какому же начальству нравится, когда его постоянно теребят, да еще по таким “пустякам”?). Два года, кажется, прошло до той встречи, - я ее считаю первой, - поскольку именно тогда я впервые понял, что это именно Лаура, не сообразив сразу, как водится, что встречи будет только три… Встретил на остановке. Ждал автобуса, куда-то спешил… Убей меня Бог, ежели сейчас вспомню куда! Так это по миновении времени стало неважно. - Вы меня помните? Помните?.. - Меня поразил ее голос, голос прежде всего. Какой-то надрывный, горловой и звонкий, как лебединый зык. Не слышал я, или почти не слышал, курлыканья лебедей, но что-то было именно такое в этом ее уже дрожащем (вдруг не узнает!), уже неуверенном: - “Помните? Помните?..” И годы сошли на нет, и “личное”, что уже было, отошло посторонь, и вдруг я понял, старый дурень, поверив в невозможное, в то, что она-то, она не забывала меня все эти годы, что если бы я ее не узнал, это было бы для нее катастрофой, ужасом, горем… О чем-то мы говорили. Коротко. Подошел автобус, и я по обыкновенному дурацкому автоматизму сел на него, вместо того, чтобы плюнуть на все относительно надобные дела, остаться, поговорить, расспросить… И уже садясь, спросил, как полагается спрашивать замужних женщин, о супруге. И услышал ошеломившее меня, сказанное тем же голосом раненной лебеди: “Бросил нас! Волюшки ему захотелось!” Вот тут бы мне и остаться, выпрыгнуть из автобуса… Но я промедлил, обалдев, а двери уже закрылись, и я уехал… Уехал от нежданного, возможно, от того, что бывает единожды во всю жизнь и уже не повторяется более, к скучным и суетным делам, о которых, убей меня, не смогу вспомнить теперь! Да и… Всегда пакостно признаваться в собственном несовершенстве, но не оно ли испортило мне всю жизнь и привело, в конце концов, к горестному осознанию, что я совершил к закату своему едва четвертую часть того, что мог и должен был совершить, что вечно допускал, от слабости, от бессилия и лени, мелкие предательства, слишком легко расставался с людьми, бросал недоделанные работы, которые требовали упорства и аскетизма. А я материальное благополучие полагал естественною наградой - за что? Когда мы обращаемся к жизни великих, то видим, как мало значили в ней эти самые материальные ценности, да и вообще, как, в сущности, временны и преходящи они! ОПОМНИЛСЯ Я только через несколько дней. Стал приезжать на эту остановку раз за разом, все ждал, вглядывался в текущую мимо разномастную толпу - найти, остановить, обменяться адресами, в конце концов! Она не появлялась. Да и я поостыл, трезво взвесив теперь уже и свое новое семейное состояние. Таким женщинам, как она, проходной интрижки не предлагают… Все было верно, все было правильно, и только временами вскипало острою юношескою болью, ломая всю мудрую систему доводов… И ведь не могу сказать, что моя новая семья не состоялась опять, или… И состоялась, и “или” никаких не было! Но был одинокий лебединый клик в поднебесье, и это чудесное слово “волюшка”, и это надрывное: “Вы помните, помните?” …Надо же было через год повстречать ее вторично на той же самой остановке, почти на углу трех шумных улиц, в той же торопящейся к транспорту толпе! И опять было: “Вы узнали меня? Узнали?” - И опять сбивчивый, быстрый, горестный рассказ о своей судьбе. Вышла замуж за вдовца с детьми, девочки болеют, требуют много времени, оттого устроилась работать уборщицей на завод с каким-то кратким названием, кажется, “Старт” - тоже ведь не переспросил, не запомнил! Вот тут я нахрабрился, наконец, сказать, что в тот раз не понял, по правде, что она разошлась с мужем. - Таких женщин, как вы, не бросают! - Сказал. В ответ она бледно улыбнулась, поблагодарив меня просто, без жеманства, и видно было, что ее очень согрели эти, невзначай сказанные слова, что она, возможно, почти утратила и веру в себя и ту бурную юную прежнюю веселость за массой неудач и забот, за чужими детьми, требующими, в свой черед, и внимания и ласки, за угрюмым (почему-то подумал: угрюмым и неразговорчивым!) мужем, за суетно-скучными пересудами и грубым острословием заводских уборщиц, за всем тем, что есть ежедневная, будничная, выматывающая непрерывностью работ и докуки женская семейная доля… И опять мы расстались скоро и глупо, и опять я не спросил, не сказал ничего… То ли снова торопился куда-то? Ах, эта наша пустопорожняя ежечасная торопливость, не дающая содеять ничего крупного, настоящего, прочного, что осталось бы, ежели не в веках, то в каком-то более продолженном времени. Торопливость во всем: в делах, отношениях, чувствах, когда дружба заменяется приятельством, любовью, в лучшем случае, сексом, а ответственность - внешнею отяготительностью обязанностей, от которых с удовольствием сбежал бы… А все большое, великое, подлинное, как Бог, как совесть, как смысл бытия - проходит мимо, на него недосуг поглядеть, некогда и подумать о том! И только в редкие миги опоминанья приходят на ум древние пророческие слова: “Суета сует и всяческая суета!” Третий (и последний) раз мы встретились с нею на рынке. Я был с женой и маленьким сыном. Мальчишка доверчиво подошел к ней, и она как-то нежно и робко, по-матерински, ласкала его, гладила по волосам, а сама говорила, говорила, говорила, захлебываясь (жена тактично отошла в сторону, дабы не мешать разговору, и потом ни о чем так и не спросила меня). А она, моя Лаура, говорила о политике, о бедственном состоянии страны, о тупости правителей, предательстве Горбачева, еще о чем-то “общественном”, будто торопясь выложиться, о том, что совершенно не интересовало, по-видимому, ее нынешнее окружение. Быть может, и показать мне, что ее интересы не замыкаются на семье и доме… А, скорее, ничего не хотела “показать”, а само полилось, само стало выговариваться не “кухонное”… Красота ее уже начала отцветать, блекнуть. Судьба, видно, не баловала ее, и, быть может, верно, что не с кем было и потолковать вот так о жизни, о “проблемах”, да просто - не с кем поговорить! (Много ли и у меня-то, при всей широте моих связей и знакомств, тех, с кем можно попросту посидеть, повспоминать, “поговорить о бурных днях Кавказа, о Шиллере, о славе, о любви…” И… Ну почему, почему не сказал я того, что вертелось на языке, что вот мой телефон и адрес, заходите, когда будет совсем невмоготу! Заходите - раз так уж все сложилось, попросту душу отвести, посидеть за чаем (“авось и распарит кручину хлебнувшая чаю душа”), потолковать о высоком, несуетном, чтобы потом, кратко отдохнувши, опять унырнуть в обыденщину бытия… Почему не предложил, наконец, подвезти до дому (я был на машине)? Жена бы, я думаю, поняла… Почему же я не сказал, не содеял всего этого, почему как-то нелепо, едва кивнув, оборвал разговор? Неужели не понял, - да, конечно, опять и уже навсегда не понял, что Лаура являлась Петрарке всего три раза, и что продолжения не будет. Не будет уже никогда. А МОЖЕТ, ничего этого, что я тут понаписал, и не было? Что я все выдумал, всю эту несвершившуюся любовь? Что дело было и не во мне вовсе, а в том давнем фильме? А для нее, Лауры, явился я лишь связующим звеном с “большим миром”, к которому она прикоснулась на съемках? Да и киносъемка та не стала ли для нее последним ярким впечатлением жизни, а я, в таком случае, олицетворенным воспоминанием прошедшего праздника? И еще одно утешение подсказывает мне холодный разум: быть может, и симпатия Лауры к Петрарке выдумана поэтом? Ибо художник в творении творит свой собственный мир, иногда более живой и правдивый, чем окружающая действительность, и Петрарка подарил миру свою идеальную мечту? Не знаю! Все может быть! И не узнаю уже никогда. Только Лауры своей с тех пор я уже не встречал…