Естественно, такой жирный кусок не мог проплыть мимо пасти назарбаевской семейки. Коммерсанта посетил не кто-нибудь, а сам зять (муж младшей дочери) президента. Он скромно и человечно предложил предпринимателю оставить целых десять процентов акций его же собственного дела.
Но тот оказался заносчив и не понял байского милосердия. Он отказался, надеясь, что деньги, адвокаты, влиятельные зарубежные друзья и т.д., спасут его от хищного президентского семейства. Через пару недель он уже сидел в столичном централе, обвиненный в финансовых махинациях. Его беременную жену посадили в камеру напротив. Не помогли обращения в казахстано-американский фонд по правам человека, другие правозащитные организации. Впрочем, неизвестно: дошли ли его письма до адресатов. Он знал, что у супруги в нечеловеческих условиях тюрьмы случился выкидыш. Он знал, что следствие по его делу, при необходимости, можно растянуть на долгие годы, и в самом лучшем случае он выйдет из тюрьмы беспомощным калекой.
У меня создалось устойчивое впечатление, что добрая половина сидящих: и в ИВС и в самой тюрьме - несчастные, ни в чем невиновные люди. Они угодили за решетку или “для массовости”, или потому, что обладали чем-то приглянувшимся представителям новой казахской элиты.
Им-то и приходится в тюрьме тяжелей всего. Именно их “загоняют в косяки” блатные сокамерники, в последнюю очередь они получают передаваемые надзирателями, которых называют почему-то “дубаками”, “дачки” (продовольствие, предметы обихода) и тем более “грев” (наркотики). Нередко они спят под шконками, впрочем, должен же кто-то под ними спать - в моей “родной” камере N 107 Алма-Атинского централа на шесть лежачих мест претендовало больше двух десятков человек.
Эти люди, как правило,- русские, не привыкшие держаться землячествами, не имеющие самого важного в тюрьме - поддержки.
Казахстанская тюрьма удивительно точно копирует назарбаевскую государственность. Формально никакого национализма не существует, более того - он под запретом по воровским законам. Но реально правят бал казахские “семейки” и “братья-вайнахи” - чеченцы с ингушами. Если же славянин вслух вспомнит о своей национальной принадлежности, он почти наверняка услышит суровый оклик: “Ты, что! Националку гонишь?” Некоторые русаки, насмотревшись на мусульманское братство, от горя и безысходности даже принимают ислам. Бывает, что местные умельцы прямо в камере делают им обрезание.
Надо сказать - это весьма опасная операция. Летом температура в тесных камерах запросто поднимается до 50-60 градусов по Цельсию, при высочайшем уровне влажности (постоянно кто-то умывается, стирает и т. д.). В таких условиях даже самая маленькая царапина угрожает серьезным воспалением. Это обстоятельство нередко удерживает заключенных от драк - слишком серьезными могут быть последствия. Наиболее спокойные и неконфликтные, кстати, те, у кого большой срок: убийцы, грабители и т. д. Каждый из них стремится дожить до освобождения и не хочет понапрасну рисковать здоровьем.
В камерах полно туберкулезников, сифилитиков, больных СПИДом и т.д., но в санчасть забирают только уже полумертвых. Большинство пациентов оттуда отправляется прямиком в морг. Каждого покойника провожает в последний путь вся тюрьма, остервенело лупя “шленками” (кружками) по “лакалкам” и “решкам”.
Впрочем, в тюрьме есть и привилегированные - “жировые” камеры, с нормальным количеством спальных мест, ковриками, телевизорами и т.д. Сидеть в такой камере довелось и мне - за сто долларов в месяц. Зарабатывающие гроши надзиратели всегда рады услужить - вовремя принести не разграбленную посылку с воли, сводить в гости в другую камеру, могут обеспечить даже женщиной из числа сидящих в соседнем коридоре. Между камерами существует интенсивное общение, обмен вещами и информацией. Гостинцы часто носят “через Андижан” (в заднем проходе). Все это подпадает под общий термин “движение”. Если в камере нет “движения” - это очень плохо. Плохо хотя бы потому, что стиснутые в малом пространстве люди, лишенные общения с “большим” тюремным миром, буквально дуреют от безделья и тогда разборок не избежать.
Когда я вышел на свободу, многие товарищи спрашивали меня о пытках. Нет, в казахстанской тюрьме не найти подвалов с дыбами, “испанскими сапогами” и прочими средневековыми орудиями мучительства.
Но многие из тех, кто не в состоянии оплатить пребывание в “жировой” камере, регулярно избиваются надзирателями. Помню, что особенно отличался на этом поприще здоровенный сержант-казах по кличке Тайсон, отрабатывающий на русских зэках свои боксерские навыки.
На допрос возят в милицейском “уазике”, заталкивая в “собачий ящик” вместо двух положенных - шесть человек, среди которых сифилитики, туберкулезники, вшивые и т. д. И металлический гроб, забитый хрипящими от удушья, истекающими потом людьми, небрежно оставляют на раскаленном южным солнцем дворе часов эдак на пять-шесть. Одним словом, арсенал “незабываемых удовольствий”, которые может предоставить тюремное начальство строптивому заключенному, богат до чрезвычайности и “испанские сапоги” или электрошок - просто излишняя роскошь.
Казахстанские власти решили не лепить собственными руками из меня очередную “икону русского сопротивления”, и суд оказался простой формальностью. Прокурор констатировал невозможность применения ко мне статей УК, а председатель суда, которого все называли попросту Мамыр, быстренько оформил год условно. Наручники с меня сняли под ненавидящими взглядами представителей КНБ ( комитета национальной безопасности), один из которых - русский, проворчал, что теперь недосчитается звездочки на погонах.
Мне повезло, и я вырвался из ада казахстанской тюрьмы, а затем и из его преддверия - так называемой “республики Казахстан”. Но сколько еще наших братьев и сестер осталось влачить ярмо казахского ига?
Записал А. БОРОДАЙ
РУДНЫЙ: ЧАС ТРУДНЫЙ
Режим Назарбаева жестоко подавил очередную попытку русского населения северного Казахстана к самоорганизации. Собравшаяся 30 ноября прошедшего года в городе Рудном русская община обсуждала вопрос о создании казачьей организации и оказании помощи бедствующим православным священникам. Но через полчаса после начала заседания в здание ворвались несколько десятков вооруженных сотрудников милиции и ОМОНа. Положив всех присутствующих на пол, казахские “блюстители порядка” под стволами автоматов принялись зверски избивать безоружных людей. Крепко досталось даже старикам-пенсионерам, особенно 62-летнему В. Сотникову. Несколько человек получили тяжкие телесные повреждения, еще большее количество - средние и легкие.
Затем всех задержанных погрузили в машины и доставили в здание ГОВД. Там четверых инициаторов собрания, особенно К. Краснова и С. Юдакова подвергли допросу с пристрастием. Остальных пленников в это время держали у ближайшей стены в положении “руки за голову”.
Позднее председатель русской общины Казахстана г-н Бунаков распространил заявление, осуждающее эту акцию милиции и ее национальную подоплеку. Естественно, начальник областного УВД г-н Узбекгалиев тут же открестился от предъявленных обвинений, объяснив нападение на мирных граждан необходимостью бороться с организованной преступностью.
Инцидент можно было бы считать исчерпанным, если бы это “славное деяние” казахстанской милиции было бы единичным. Но власти Казахстана все активнее используют силовые методы давления на славянское население. Погромы русских общин стали правилом в Кокчетаве, Усть-Каменогорске, Павлодаре и других местах компактного расселения славян. Толпы жителей бывших промышленных центров, протестующих против невыносимого экономического положения, переходящего в прямой голод, уже не раз встречались дубинками ОМОНа и стволами автоматов президентской гвардии.