И. ЕРЕМЕНКО, А. СТЕПАНЕНКО,
А. СТАНКЕВИЧ, М. ВОЙТЕХОВИЧ,
В. КОЗЛОВСКИЙ, В. ЯСИНЯВИЧУС,
В. БЕЛКИН, а также другие сотрудники рижского и вильнюсского ОМОНов.
СОПОСТАВЬТЕ, ПОДУМАЙТЕ, ВЗВЕСТЕ… ( ВОЗВРАЩАЯСЬ К ОПУБЛИКОВАННОМУ )
Моя статья о Павлике Морозове “Он все увидит, этот мальчик” в “Завтра” N 2 вызвала отклики читателей. Были телефонные звонки, даже междугородные, были письма. Хотя бы о двух откликах хочу рассказать.
Позвонил из Твери Андрей Васильевич Семенов и спросил: читал ли я давнюю статью Вадима Кожинова “Проблема искренних сталинистов”. Она, мол, имеет прямое отношение к теме моей публикации, имя Павлика Морозова там упоминается, но дело не только в этом. Я ответил, что знаю статью В. Кожинова и даже читал в 1989 году в “Юности” воспоминания, которые автор цитирует. Действительно, это имеет прямое отношение к тому, что я писал в статье “Он все увидит…” Я нашел статью В. Кожинова в книге “Сталин”, составленной Михаилом Лобановым, с интересом перечитал ее и, по совету А. В. Семенова, теперь хочу пересказать. Вот какое дело…
В 1929 году один молодой русский поэт, однажды переехав из деревни в областной город, записал в дневнике: “Я должен поехать на родину ( тут названа деревня, которую я пока опущу. — В. Б.), чтобы рассчитаться с ней навсегда. Я борюсь с природой (видимо, в смысле — со своей натурой. — В. Б.), делая это сознательно, как необходимое дело в плане моего самоусовершенствования. Я должен увидеть (деревню), чтобы охладеть к ней, а не то еще долго мне будут мерещиться и заполнять меня всяческие впечатления детства: береза, желтый песочек, мама и т. д.”
Мать, в противоположность отцу Павлика Морозова, ничего дурного в жизни не сделала. Наоборот, она, простая крестьянка, вскормила, вместе с мужем поставила на ноги семерых детей, и вот один из них, став горожанином и начинающим писателем, сознательно возжелал “в плане самоусовершенствования” охладеть не только к родной деревне, но даже и к ней, к родной матери.
Прошло недолгое время, и в марте 1931 года, может быть, в те самые дни, когда в уральской Герасимовке шел суд над Трофимом Морозовым и его однодельцами, семью молодого поэта, занятого самоусовершенствованием, раскулачили и сослали примерно в те же уральские края, где в это время разыгрывалась трагедия, о которой шла речь в моей статье, а самого поэта никто не тронул, он продолжал совершенствовать свою природу и поэтическое мастерство, даже издал уже в Москве книгу стихов “Путь к социализму”.
Всего через два месяца старшие братья Константин да Иван бежали из ссылки. В. Кожинов объясняет это тем, что они “были сильные и гордые люди”. Ну да, вестимо, несомненно. Однако тут невольно возникает вопрос и о том, какова же была охрана ссыльных. Тем более, что еще через месяц бежал и отец, человек, может быть, не менее гордый, но уже далеко не молодой и едва ли такой же сильный. Да и не один бежал Трифон, а с малолетним сыном, которого звали, представьте себе, тоже Павлом.
Через всю страну без документов (где же вездесущее и всеведающее НКВД?) отец с сыном добрались до областного центра, где жил и работал в газете родной им преуспевающий поэт. И вот брат поэта Иван, тот самый, что бежал с Константином, так передает рассказ отца о встрече с городским сыном в августе 1931 года, за год до убийства в Герасимовке:
“Стоим мы с Павлушей, ждем (у здания редакции, где работал сын. — В. Б.). А на душе неспокойно… Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр, выходит… Стоит и смотрит на нас молча. А потом не “Здравствуй, отец”, а — “Как вы здесь оказались?!”
— Шура! Сын мой! — говорю. — Гибель же нам там. Голод, болезни, произвол полный!
— Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были! — так точно и сказал.
Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят…”
Вот такая история тех далеких времен. Где же она приключилась? В Смоленске. Как называлась деревенька, к которой поэт так настойчиво хотел охладеть и забыть ее? Загорье. Кто же, наконец, этот поэт, что достиг столь сияющих вершин самоусовершенствования? Страшно сказать… Александр Твардовский. Позже, в 1940 году, он напишет:
На хутор свой Загорье -
Второй у батьки сын -
На старое подворье
Приехал я один…
На хуторе Загорье
Росли мы у отца.
Зеленое подворье
У самого крыльца…
А где ж вы, братья, братцы,
Моя родная кровь?
Вам съехаться б, собраться
На старом месте вновь.