"Такому народу, как койвинцы, всё по плечу. Недаром этот дружный спаянный коллектив обогнал в соревновании двух соседей"
"Борьба с начётничеством и формализмом в партийном просвещении - это борьба за действенность партийной пропаганды"
"Мать всплакнула и всё пыталась высказать кому-нибудь из работников санатория благодарность за сына. Володя взволнованно сказал ей: "Партию надо благодарить, мама. Она нас из могилы вытаскивает. Как только поднимусь, а я обязательно поднимусь, всю свою жизнь отдам нашим людям и партии"
И названия статей все подстать - "Победы не приходят сразу", "Глубокие пласты", "В дорогу дальнюю", "Больше боевитости"
Как не посмеяться? Только доблести в такой иронии будет немного. Потому что за его плечами к той поре, как он писал это, будет уже и рассказ "Гражданский человек" такой человеческой отваги, что партийное начальство даже остановит его публикацию. И позднее, когда он уже станет сотрудником газеты в том же "Чусовском рабочем", читателей будут останавливать его невёселые фельетоны о человеческой глупости и резкое неприятие лжи. И можно и по этим публикациям увидеть, как в соседстве с "боевитостью" растёт его душа и прямится зрение.
А мысль-то моя про другое. Не хочется мне после этих, даже и совсем нынче смешных заметок разделять его стыд, когда он пишет в последние годы одному из своих пермских друзей: "В газете "Чусовской рабочий", оскверняя родное слово, я прославлял любимых вождей и неутомимых советских тружеников". Он бы действительно "осквернял родное слово", если бы сознательно лгал - писал одно, а думал другое, если бы уже тогда видел то, что увидел позднее, в пору когда "беззаконие и закон разорвали дамбу, воссоединились и хлынули единой волной на ошеломлённых людей". А только в том-то и дело, что зрение у него в тот час было другое, - общее было зрение. И совесть его была чиста. И газета была не последняя, и в другом письме он гордился, что они умели тогда сказать много живого и искреннего, и дивился, как чусовскому редактору Пепеляеву хватало ума "вывёртываться из чужого".
Рассердится он потом и наговорит много такого, что и близкие ему люди каменно замолчат. Вот и я однажды услышал, когда Алтайское телевидение снимало передачу о нём, и я подумал, что ослышался, что мало ли что по срыву скажешь, когда разозлят. А теперь вот по его письму той поры А.Ф. Гремицкой вижу, что нет, не по срыву и не в запале он сказал, а раньше подумал: "Повторись война, я нынче ни за что не пошёл бы на фронт, чтобы спасать фашизм, только назад красной пуговкой" Вот как - воевать в Отечественную, значит, "спасать фашизм"! Не с того ли и разгорелся потом такой желанный врагам России и так жарко ими поддержанный разговор о "русском фашизме". И можно было бы раскричаться и обвинить его Бог знает в чём, если бы я не видел, какой ценой он заплатил за этот "срыв" - живого места не теле не было после несчётных ранений, с которыми он прошёл эту войну в орденах и медалях. А вот поди ты! Значит, слух наш ещё не готов, чтобы услышать все стороны правды, но значит это ещё и то, что и нам не надо торопиться сдавать и нашу сторону правды.
Или в другом месте каково слышать о наших отцах в тех же пятидесятых-шестидесятых годах, о которых он так "красиво" писал в "Чусовском рабочем", что при позднем размышлении ему открылось, что "работали плохо, получали мало, жили одним днём, при всеобщем образовании, в том числе и высшем, остались полуграмотной страной. Зато много спали, пили беспробудно, воровали безоглядно. И этому в полусне пребывающему, ко всему, кроме выпивки, безразличному народу предложили строить демократическое государство" Это тогда-то "воровали безоглядно"? Это тогда были ко всему безразличны? Не доглядел Виктор Петрович мира до сегодняшних дней - до настоящего безразличия и до настоящего воровства - Бог его берёг.
Это я не задним числом так храбр, что вот корю Виктора Петровича. Я и тогда писал ему о своих сомнениях, и мы тяжело расходились. Да не я один. Теперь по книге его писем "Нет мне ответа" вижу, что и Игорь Дедков писал и, вероятно, и тот пермский корреспондент, которому он писал об "осквернении родного языка" в "Чусовском рабочем", потому что, продолжая письмо, Виктор Петрович пишет: "А ты говоришь - злой! От страдания злой, от жизни окружающей, а притворяться не умею и не хочу. Каков есть, вернее, каким стал, таким прошу и жаловать, а любить у нас никто никого не любит".