Соответственно, мы наблюдаем отрыв от семантической секвенции, отрыв от стихии времени, которая у марксистов или либералов является объективной. А вот с точки зрения культуры время — это часть культуры, а мы — часть времени. Мы не просто живем во времени, мы и есть это время, мы — его нота. И эта нота становится нотой, а не белым шумом, если у неё есть прошлое. Тогда она идет выше или ниже, тогда она входит в ту или иную гармонию, и тогда она предполагает следующее разрешение.
К этому и можно свести понятие "историал". Мы, русские, приобретаем смысл только тогда, когда у нас есть осмысленное прошлое, которое придаёт смысл нашему настоящему, и благодаря этому смыслу, нашему настоящему, мы творим или играем ноту нашего русского будущего. То есть когда нам дано всё русское время целиком. Нам сегодня жизненно необходимо, чтобы быть Русским миром, чтобы быть русскими, чтобы быть носителями идентичности, какое-то, пусть очень приблизительное, согласие относительно нашего прошлого. Есть ли оно сейчас? Ясно, что нет. Соответственно, это, на мой взгляд, глубокая проблема. Наше русское прошлое нам не дано, это задание, а не данность. И вот если мы его сейчас не создадим, его и не будет. Если прошлое бессмысленно, его нет, это чужое прошлое.
Не обратиться ли нам к корням, к базовым корням? Не подойти ли к русскому как к явлению, о котором мы спросим себя в самом изначальном подходе? А это означает в каком-то смысле вернуться году к 1988-му — 1989-му, когда распадался Советский Союз, распадались коммунистические догматы, и оттуда, из-под этого льда, появлялись русские люди. Первые, наивные, с обществом "Память", с какими-то иконами, с невероятными идеями, с язычеством, с маразмом. Потому что из темноты кто вылезал? Такие вот монстры. Но потом вдруг мы куда-то очень быстро ушли. И сейчас, мне кажется, надо вернуться к этому почти утробному, пренатальному состоянию русского самосознания, выходящего из советского периода. Там была феноменология, там было понятно, что что-то сейчас назревает, сейчас можно о чём-то сказать.
Что касается текущего исторического момента — Русская весна не является природным явлением, она зависит от нас. Приведу мои любимые слова Курцио Малапарте о том, что ничто не потеряно, пока не потеряно всё. Через два года после Русской весны я посмотрел вокруг себя, на себя, внутрь себя и подумал: "Много потеряно, понятно, но не всё же! Ну, Донбасс мы пока не сдали, Крым-то наш, в Латакии мы стоим. Да, скажут, завтра этого не будет. Ну, вот завтра и поговорим!".
Сергей ЧЕРНЯХОВСКИЙ, профессор, доктор политических наук.
Базовым началом русской ментальности было понимание себя как народа, который создан, чтобы познать истину других народов, усвоить богатство других культур, выработать на этой основе некую высшую истину — и дарить её всем остальным народам. В этом отношении Русский мир — это мир по-русски, это весь мир, пропущенный через русскую культуру и обогащённый ею.
В условиях массового общества с высокой степенью атомизации притягательными становятся центры проявления силы, которое заключается в двух моментах: простое и яркое представление о мире и заявление энергичного, сильного действия. Те, кто даёт автомат Калашникова, — выигрывают. То знамя, под которым ты получаешь автомат и некоторое объяснение мира, лестное для тебя, — становится притягательным. Отсюда возникает вопрос о том, что те образы, которые идут из России, могут быть притягательны для людей разных народов и культур.
Россия в тех или иных формах и на разных этапах выступала как интеллектуальный лидер: для части земель — в образе единственного в мире православного царства; для определённой части мира — как образ первого в мире пролетарского государства; для людей, живущих во всём мире, — как образ страны, осуществляющей прорыв в будущее и создающей нечто невиданное.
И в понятие Русского мира мы должны сегодня вкладывать этот момент морально-интеллектуального лидерства, которое Россия предъявляет миру не только для того, чтобы сделать его русским и соответствующим своей ментальности, а для того, чтобы его спасти. Потому что сейчас мир столкнулся, во-первых, с мощными потоками социально-исторической энтропии, а во-вторых — с запуском механизма исторического регресса. Он откатывается назад. До XX века он восходил, а сейчас усиленно катится вниз, к состоянию до монотеизма, к состоянию варварства.